Они беседовали около часа. Чем подробнее Фонтин излагал свои идеи, тем больше, как ему казалось, они нравились Тигу. Ну и хорошо, решил Виктор. Ему еще много о чем придется просить генерала — в том числе и обо всех лох-торридонских занятиях. Но теперь его мысли были заняты Джейн.
— Я провожу тебя до казармы, — сказал Тиг, чувствуя его нетерпение. — Мы на минутку зайдем в офицерский клуб — только на минутку, обещаю. Там должен быть капитан Стоун, познакомишься с ним.
Но им не пришлось искать капитана Стоуна в бар офицерского клуба. Когда они вышли из административного корпуса, Виктор сразу заметил высокую фигуру в шинели. Офицер стоял шагах в тридцати от двери административного здания, спиной к ним, и разговаривал со старшим сержантом. Во внешности офицера было что-то знакомое — как-то не по-военному безвольно опущенные плечи. И странная правая рука. На ней была надета черная кожаная перчатка, явно на два-три размера больше нормального. Это была специальная медицинская перчатка, под черной кожей рука была забинтована.
Капитан обернулся, Фонтин замер от неожиданности. Капитан Джеффри Стоун оказался агентом Эпплом, которого подстрелили на пирсе в Челле-Лигуре.
* * *
Когда он вошел в гостиницу, старуха, сидящая в кресле-качалке за стойкой портье, поздоровалась с ним.
— Летный офицер Холкрофт прибыла полчаса назад. А вы, видать, капитан, хотя по одежке и не скажешь. Она сказала, что вы можете подняться к ней, ежели хотите. Вот бой-девка. Все так прямо и выложила. Подниметесь наверх, свернете налево, комната четыре.
Виктор тихо постучал. Сердце билось в груди, точно у мальчишки. Интересно, она тоже так волнуется?
Джейн стояла у двери, держа ладонь на ручке, ее пытливые голубые глаза казались еще голубее, чем обычно, и в них таилось больше, чем прежде, невысказанных вопросов. Она волновалась, но и верила.
Он вошел и взял ее за руку. Закрыл дверь, и они медленно потянулись друг к другу. Когда их губы встретились, все вопросы отпали сами собой: ответы заключались в воцарившейся тишине.
— Я так боялась, ты знаешь? — прошептала Джейн, взяв его лицо в ладони и нежно целуя его губы.
— Да. Потому что я тоже боялся.
— Я не знала, что буду говорить.
— И я тоже. Ну вот, мы говорим о наших сомнениях. Это хороший признак, а?
— Наверное, это по-детски, — сказала она, проводя пальцами по его лбу и щекам.
— Не думаю. Хотеть... нуждаться... с таким чувством — это совсем другое. Всегда боишься, что подобное уже больше не повторится. — Он отнял ее руку от своего лица и поцеловал ладонь, потом поцеловал губы, потом густые каштановые волосы, мягкой волной обегающие милое лицо. Обхватил ее обеими руками, притянул к себе и, крепко прижав, прошептал: — Ты мне так нужна. Я очень скучал.
— Как мило, что ты это говоришь, любимый. Но ты можешь и не произносить этих слов. Я их не требую. Виктор ласково отстранил ее и заглянул ей в глаза.
— А у тебя не так?
— Да, совершенно так же. — Она прильнула к нему, дотронувшись губами до его щеки. — Я думаю о тебе слишком часто. А ведь я не бездельница.
Он знал, что ее стремление к нему так же всеобъемлюще, как его к ней. Волнение, которое оба они ощущали, передалось телам, и успокоение можно было найти лишь в любовном слиянии. Но жгучее, переполняющее желание не требовало поспешности. Они обнимались в волнующем тепле постели, познавая друг друга все нежнее и настойчивее. И тихо перешептывались, ощущая растущую страсть.
О Боже! Как он ее любит!
Утомленные, они лежали под одеялом, соприкасаясь нагими телами. Джейн приподнялась на локте, перегнулась через Виктора, тронула за плечо и провела кончиком пальца вдоль его тела. Ее густые волосы упали ему на плечо, укрыв родное лицо с проницательными голубыми глазами и грудь, что была совсем рядом. Он поднял правую руку и дотронулся до нее — знак, что любовная игра скоро возобновится. И вдруг Витторио Фонтини-Кристи по-нял, что боится потерять эту женщину.
— Как долго ты пробудешь в Лох-Торридоне? — спросил он.
— Ах ты гнусный совратитель не столь уж юных девушек, — прошептала она, смеясь. — Я пребываю в состоянии эротического возбуждения, и память о пережитой буре наслаждения все еще будоражит самые сокровенные глубины моего естества, а ты смеешь спрашивать, долго ли я пробуду здесь! Разумеется, вечно! Пока не вернусь в Лондон через три дня.
— Три дня? Это лучше, чем два дня. Или сутки.
— Лучше для чего? Для того, чтобы мы оба провели эти дни в постели, милуясь, как два голубка?
— Мы поженимся.
Джейн подняла голову и посмотрела на него. Она долго молчала и наконец сказала, глядя ему прямо в глаза:
— Ты пережил ужасное горе. И тебя так трепала жизнь.
— Ты не хочешь за меня замуж?
— Больше жизни, любимый. Боже, больше всего на свете...
— Но ты не говоришь «да».
— Я твоя. Тебе необязательно на мне жениться.
— Но я хочу жениться на тебе! Это плохо?
— Лучше быть не может. Но ты должен быть уверен.
— А ты уверена?
Она прижалась к нему щекой.
— Да. Но дело в тебе. Ты должен быть уверен. Он осторожно отвел волосы от ее лица, и она прочитала ответ в его взгляде.
* * *
Посол Энтони Бревурт сидел за массивным письменным столом в своем кабинете, обставленном в викторианском стиле. Время близилось к полуночи, прислуга давно ушла. Лондон погрузился в ночную мглу. Повсюду мужчины и женщины дежурили на крышах домов, на берегу Темзы и в парках, тихо переговариваясь через радиопередатчики, вглядываясь в темное небо. Они ждали вторжения с континента, которое было неминуемо, но еще не началось.
Это был вопрос нескольких недель, Бревурт знал точно-о том свидетельствовали все донесения. Но он не думал сейчас об ужасных событиях, которым суждено изменить ход современной истории столь же неизбежно, сколь неизбежно поступательное развитие событий. Его мысли занимала другая катастрофа. Не грозящая разразиться немедленно, однако не менее серьезная. Она содержалась в лежавшей перед ним папке. Он взглянул на кодовое название, которое придумал для себя. И немногих — очень немногих — других. «САЛОНИКИ».
Такое простое, но такое многозначительное! Как, Бога ради, это могло произойти? О чем они думали? Как могло случиться, что передвижение одного-единственного грузового состава по железным дорогам нескольких стран Центральной Европы осталось незамеченным? Ключом к этой загадке владел «объект».
Внизу, в ящике письменного стола, зазвонил телефон. Бревурт отпер ящик ключом и, выдвинув его, поднял трубку.
—Да?
—Лох-Торридон, — последовал ответ.
— Да. Лох-Торридон. Я один.
— Объект вступил вчера в брак. С кандидатом. У Бревурта на мгновение перехватило дыхание. Потом он глубоко вздохнул. На другом конце провода голос заговорил снова:
— Вы меня слышите, Лондон? Где вы?
— Да. Лох-Торридон, я вас слышу. Это даже больше, чем мы могли надеяться, не так ли? Тиг доволен?
— Не вполне. Я думаю, он бы предпочел просто любовную связь. Не брак. Вряд ли он был готов к такому повороту событий.
— Возможно. Кандидата можно было рассматривать как препятствие. Тигу придется смириться. Операция «Салоники» имеет куда более важное значение.
— Не вздумайте сказать об этом МИ-б, Лондон!
— В данных обстоятельствах, — ответил Бревурт сухо, — надеюсь, что все документы, имеющие касательство к «Салоникам», изъяты из архивов МИ-б. Мы оговорили это, Лох-Торридон.
— Правильно. Больше там ничего нет.
— Хорошо. Я буду сопровождать Черчилля в Париж. Вы можете связаться со мной по официальным дипломатическим каналам. Используйте код «Мажино». До связи. Черчилль хочет быть в курсе.
Глава 9
Лондон.
Фонтин слился с потоком пешеходов, спешащих к Паддингтонскому вокзалу. На улицах, погруженных в молчание, царила подозрительность. Глаза вглядывались в другие глаза, незнакомцы замечали других незнакомцев.
Пала Франция.
Виктор свернул на улицу Мерилебоун. Люди молча покупали свежие газеты. Итак, это свершилось, это в самом деле свершилось. На том берегу Ла-Манша стоял враг — победоносный, непобедимый.
По воскресным дням из Кале в Дувр больше не возвращались гомонящие туристы. Теперь люди отправлялись в иные путешествия — о них все слышали. Под покровом ночи из Кале приходили пароходы, где мужчины и женщины, иные истекающие кровью, иные целые и невредимые, в отчаянии прятались под сетями и парусиной, они рассказывали истории смерти и поражения, это были Нормандия, Руан, Страсбург и Париж.
Фонтин вспомнил слова Алека Тига: «Цель заключается в следующем: послать их обратно, чтобы они разрушили рынки... посеяли панику, учинили неразбериху... Развал любой ценой!»
«Рынком» теперь стала вся Западная Европа. И капитан Виктор Фонтин был готов направить туда своих вредителей.
Из пятидесяти трех беженцев с континента он отобрал двадцать четыре. Другие, выборочно, будут направляться на континент по мере необходимости, возмещая возможные потери. Эти двадцать четыре курсанта были столь же разными, сколь тренированными, изобретательными и хитрыми. Это были немцы, австрийцы, бельгийцы, поляки, голландцы и греки, но их национальность не имела особого значения. Рабочая сила ввозилась в рейх ежедневно. Ибо в Берлине рейхсминистерство промышленности заставляло служить людей со всех оккупированных территорий — эта политика охватывала все новые и новые порабощенные земли. Не было ничего необычного в том, что голландцы работают на штутгартской фабрике. Спустя лишь несколько дней после падения Парижа на захваченные заводы Лиона начали доставляться бельгийские специалисты.
