девок насилует малолетних! Весь город об этом гудит! А она с ним гуляет! Срамота!
Отец, словно озверев, хлестал ее раз за разом куда придется. Оля истошно кричала, закрывалась руками, сползая на корточки. Ей казалось, что это не ремень, а острые ножи, которые вспарывают кожу, что она уже вся изранена и истекает кровью, что отец от гнева сошел с ума и попросту забьет ее сейчас до смерти…
Эта пытка длилась бесконечно. И даже когда отец отшвырнул ремень, Оле казалось, что на нее по-прежнему сыпятся жгучие удары.
— Пошла к себе. Спать, — рявкнул он. — Завтра потолкуем.
Задыхаясь от слез, она с трудом поднялась с корточек и, шатаясь, побрела в их с Пашкой комнату.
20
Мать ее не будила, дала выспаться. Хотя сон никакого отдыха не принес, наоборот, стал продолжением вчерашнего кошмара. Оля и проснулась вся измученная. Даже губы спеклись и потрескались, как от жара. Болело все, а особенно руки. Тонкая светлая кожа, лишь слегка покрытая золотистым загаром, теперь бугрилась жуткими синюшно-красными рубцами-полосами.
Рядом топтался Пашка, глядя на нее с жалостью.
— Больно?
Оля кивнула и заплакала. Больно — полбеды, но как это было страшно, и как унизительно. И, главное, несправедливо!
Пашка рванул бегом из комнаты, но через минуту вернулся, неся в блюдце горку слегка поплывшей малины.
— Это я утром собрал. Для тебя.
Оля выдавила благодарную улыбку и съела пару спелых ягод.
— Вот вырасту скоро, — серьезно сказал Пашка, глядя на сестру, — и заберу тебя отсюда. И маму тоже. А батю брать не буду. Он нам не нужен.
В другой раз она бы его ласково укорила, что нельзя так про папу, он же просто строгий, но желает им добра и все для них делает. Но сейчас язык не поворачивался повторять за матерью эти фальшивые слова. Оля отставила блюдце на прикроватную тумбочку и обняла брата.
За окнами послышался настойчивый гудок клаксона, а через минуту в комнату заглянула мать.
— Доча, — выглядела она хуже обычного. Как будто вчера отец не Олю, а ее избивал. — Там приехали. С комбината. Говорят, к тебе.
Оля вынырнула из-под одеяла. Стала хвататься за вещи, суетливо кружить по комнате.
— Оля, что им надо? — встревоженно спросила мать.
— Я должна дать показания в милиции. Я совсем забыла!
Гудок повторился.
— Пашка, миленький, сбегай скажи им, что через минуту выйду.
Брат помчался во двор.
— Это по поводу Романа? — осторожно спросила мать, наблюдая, как Оля торопливо одевается.
— Да.
— Если папа узнает…
Оля повернулась к ней.
— Ромку вчера чуть не убили на моих глазах. Я что, должна молчать? Покрывать преступников? И он никого не насиловал, чтоб ты знала! Его оклеветали! А если боишься, то ничего не говори отцу. Я долго не буду.
— Не нравится мне все это… — причитала мать, стоя за спиной, пока Оля впопыхах одевалась и собирала волосы.
И семенила следом за ней, все так же вздыхая и охая, когда она на лету подскочила к умывальнику, а потом — и на крыльцо.
— На крутой тачке прокатишься, — улыбнулся Пашка, кивая за ворота. — А можно с тобой? Пожа-а-алуйста! Наши обзавидуются!
Мать тут же подскочила, схватила его за руку, потянула к крыльцу.
— Иди в дом! — и тут же с мольбой: — Оля, может, не надо?
Оля, не слушая мать, выскочила за ограду и устремилась к припаркованному мерседесу. На улице уже припекало, а ей пришлось надеть джинсы и кофту с длинными рукавами, чтобы спрятать следы вчерашних побоев.
Перед тем, как сесть в машину, черную, большую, сияющую на солнце, Оля подумала: отец все узнает. Такая машина на их улице уже привлекла соседское внимание. Тетки, с раннего утра копавшиеся в огороде, аж побросали свои тяпки и встали у калиток, как на наблюдательном посту, зорко следя за ней. Да и пацаны головы свернули, зачарованные «крутой тачкой».
Живот тотчас подвело от страха, но Оля, не давая себе ни о чем подумать, быстро юркнула на заднее сиденье, рядом с Маргаритой Сергеевной. Та сидела по-королевски, неприступная и непроницаемая. Но на этот раз она хотя бы поздоровалась, пусть и холодно.
— Здравствуйте, — пискнула в ответ Оля.
И до самого отделения милиции больше никто не проронил ни звука.
Показания она дала. На этот раз ее допрашивали основательно, не как вчера. Следователь, уже другой, не давил, не насмехался, не ерничал, а будто и действительно очень хотел поскорее найти виновных. Даже показал ей несколько фотографий. Правда, узнала она на них лишь одного, помимо Чепрыгина, но следователь явно остался удовлетворен.
— Можно я навещу Рому? — спросила она Маргариту Сергеевну, когда они вышли из отделения.
Та равнодушно пожала плечами, однако затем, когда водитель спросил ее, на комбинат они сейчас поедут или куда, велела ему сначала сделать круг и завезти Олю в больницу.
— Спасибо, — промолвила Оля.
Маргарита Сергеевна никак не отреагировала.
***
Но к Ромке Олю не пустили.
— У них сейчас обход, нельзя. Подожди здесь немного, — остановила ее знакомая санитарка.
Противная бабка, даже наглая. На рынке, когда Оля торговала овощами, вечно просила сбавить цену чуть ли не в два раза. Другие отказывали, а Оля не могла. Отдавала ей по дешевке.
— Вообще, посещения с четырех. Но, так и быть, пропущу тебя пораньше. Врачи вот только уйдут, и я тебя позову.
Оля осталась ждать, в тесном коридорчике у дверей травматологии. Стульев и кушеток здесь не было, как в приемном покое. Она привалилась к стене — ноги совсем не держали, а перед глазами плыло. Но это уж скорее из-за жары и духоты. Здесь буквально нечем было дышать. А в джинсах и кофте Оля и вовсе чувствовала себя как в парилке. По спине струился пот, майка противно липла к телу, раны саднило и пекло. И уйти она не могла — вдруг та санитарка ее позовет.
Ждать пришлось долго, под конец Оля просто села на корточки и закрыла глаза. Иначе, чувствовала, она точно грохнется тут в обморок. Попить бы, она облизнула пересохшие губы. И тут дверь травматологии приоткрылась.
Санитарка выглянула, кивком позвала зайти.
— Вон та палата. Только давай быстро.
Сокрушаясь, что ничего для Ромки не взяла, просто не подумала, Оля тихонько проскользнула в палату и остановилась в растерянности, не сразу поняв, какая из шести коек Ромкина.
— Здрасьте, — игриво поприветствовал ее один из мужчин.
Оля кивнула в ответ.
— Я к Роме Стрелецкому.
Он молча указал на койку у окна. Оля повернулась и, охнув, прижала ладошку ко рту. Это ее
