Профессор поднялся, давая понять, что разговор окончен. Мы условились о переводе больной в лечебницу. Он сунул мне в руки пачку книг, которую я взял совершенно автоматически.
Мы идем к дверям. Я чувствую, что горблюсь: столько ударов получил я за эти дни. Но, кажется, теперь все…
У двери профессор останавливается. Разглядывая мой жилет, говорит любезно:
— Кстати, чтобы не забыть: болезнь пани Иоланты основание для иска о разводе. Если угодно, пришлите своего поверенного. Я дам положительное заключение.
Как потерянный выхожу на улицу, украшенную предвечерним розовым сиянием. В листве деревьев радостно щебечут воробьи. Очевидно, прошел дождь, потому что вдоль тротуаров бегут ручейки, и дети с веселым криком пускают в них кораблики.
— Отдыхом будет безумие, — шепчу я.
Снова дома. Не зная, что делать, горничная постояла и на цыпочках вышла. Я остался один, наедине с тем, что было Иолантой.
Широкие окна спальни выходили в парк, за которым садилось солнце. В просторной комнате уже сгустились фиолетовые тени, она потонула в них — мебель, ковер, зеркало, все давно знакомое и привычное вдруг исчезло. Кроваво-красные полосы протянулись из окон и уперлись в стену, обрызгав ее алыми пятнами зловещего света. В них, как будто сгорая на костре, сидит Иоланта, погруженная в безумие.
Она откинулась назад в мертвой неподвижности и глядела невидящими глазами в пурпурное солнце. Что-то страшное было в ней — и соблазнительно волнующее, как всегда. Прозрачное белье только обнажало и дразнило, тяжелый бархат халата, скрывая подробности, открывал совершенство общих линий. Это был дивный сосуд, из которого жадными устами я пил сладкий яд наслаждения. Теперь он был пуст… разбит… и в бессильном отчаянии, ломая руки, я стоял над его обломками.
Так смотрел я на то, что осталось мне от Иоланты. Одно за другим вставали воспоминания… легкие, как сон… и ложились на усталые плечи пластами свинцового груза. И я склонялся под их тяжестью, ниже… ниже… пока не уронил несчастную голову на ковер, к розовым ножкам своей безумной подруги.
Глава 4. Ни правда, ни ложь
En esta vida todo es verdad y mentira
Calderon
В этой жизни все, правда и все ложь.
Кальдерон.
— Ты — здесь?!
Гришка, одетый в элегантный смокинг, тщательно причесанный и слегка надушенный, подсел за мой столик.
— А Иола? Придет позднее?
— Нет. Я один.
Он пристально поглядел на меня.
— Иди-ка, брат, домой. Имея такую жену, притащиться в кабачок одному — просто свинство. Говорю это по праву друга.
— Оставь. Закажи хорошее вино.
— Нет, не закажу. Пришел сюда раз, притащишься и второй, потом понравится — и ты оторвешься от жены. Любая семья лучше банды сутенеров и проституток, а Иола… Не ожидал от тебя… Словом, решено: едем к тебе и ужинаем у тебя втроем.
Я отрицательно качнул головой.
— Тогда поедем за ней.
— Ее нет дома.
— А где же она?
— Не знаю.
— И часто это бывает?
— Раньше — нет, в последнее время, после возвращения из больницы — да. И в одно и то же время. По четвергам вечером.
Гришка быстро взглянул на меня и тихонько свистнул.
— Вот как у вас пошли дела… Ну-ну…
Мы замолчали. Подали вино и фрукты. Две девушки сделали нам предлагающий жест. Неспешно плыли мимо танцующие. Когда приятный голос запел что-то "а Іа Іиг ёв Іа Іипа", наблюдавший за мной Гришка сказал:
— Ты хотел заказать еще что-то?
И любезно прикрыл мое лицо большим листом меню.
Я рассказал товарищу все от самого начала и до конца — историю возлюбленной и жены, украденной у меня пороком и болезнью.
— Ты помнишь мои слова, сказанные после первой встречи с Иолантой на площади? — начал Гришка, внимательно выслушав мою исповедь.
— Хочешь похвастать тем, что разгадал выражение ее глаз?
— Нет, зачем же ты так дурно думаешь обо мне. Дело в другом: я предложил тебе рассказать кое-что о мадам Гольдберг, но ты не захотел слушать. Это оказалось для тебя роковой ошибкой.
— Почему?
— Сейчас увидишь сам. Слушай.
В начале 1926 года к нам на склад поступили новые счетно-статистические машины. Это — дьявольски умные станки, похожие на печатные — протягивают руки, перелистывают картотеку, разносят цифры и сами замечают и исправляют ошибки. Мне удалось продать пять штук, а нужно сказать — стоят они немало. И вот хозяин вызвал меня к себе в кабинет, подал конверт с деньгами и говорит:
— Это — премия за продажу новых счетных машин. Возьмите и пустите ее в трубу — такой красивый молодой человек, наверное, умеет это делать. Не жалейте — будут еще: рынок может вместить до двадцати таких машин, за каждые три вы получите премию, причем сумма будет увеличиваться. Поработайте — и я в долгу не останусь: этот год будет у вас веселым.
Я поблагодарил и хотел выйти, как вдруг господин Гольдберг жестом остановил меня:
— Кстати, молодой человек, я хотел бы познакомить вас с моей женой. Знаете, она томится одна, не согласитесь ли вы захватить ее с собой, отправляясь праздновать получение премии?
Я вежливо согласился и вышел, внутренне кляня хозяина отборной бранью: старый еврей решил подсунуть мне свою толстую Сару, чтобы я развлекал ее на мои деньги! Нехотя заехал к ним вечером и оторопел: ко мне вышла роскошная полногрудая красавица, представляешь — рыжая молодая еврейка, кровь с молоком, холеная, веселая, наглая. Смерила меня взглядом с ног до головы, как будто приценивалась на рынке, и, видимо, осталась довольна:
— Ну, князь, начнем…
— Что начнем, мадам?
— Как что? — она нагло усмехнулась, скаля великолепные зубы. — Начинаем растрачивать вашу премию. Как жена главы фирмы я заинтересована, чтобы вы остались довольны сегодняшним вечером.
Поехали. Ужин, театр, кабачок. Я старался выдержать тон человека, по обязанностям сопровождающего супругу начальника — мямлил какой-то вздор, танцевал, держа ее от себя подальше… А она… Ну, словом, ночевал я в постели господина Гольдберга, в их семейной спальне.
— Да что ты?!
— Честное слово.
Лия была роскошна… Нет, мало этого — она оказалась очень интересной, большой умницей, необычайно остроумной и веселой… Я так хохотал ее шуткам, что, право, любовные упражнения даже не вспоминались потом как главное в приключениях той ночи. Хотя в них она понимала толк, прошу верить!
Утром, я улизнул из их богатой квартиры, дивясь ее дерзости. Вспоминая все утром, обратил внимание на странное отсутствие прислуги… Как она могла все приготовить так тщательно под носом у мужа? Он, якобы, уехал в тот вечер по делам…
