Флюгаре осторожно вытянул ноги. Хруст в суставах с каждой зимой становился все сильнее, а подвижность их уменьшалась.
— Сколько кетамина у тебя пропало? — задал он следующий вопрос.
— Если я правильно помню, четыре бутылки по сто миллилитров.
— Это много? Какую дозу ты даешь лошади, например?
— Это зависит от веса лошади, — ответил Юнас. — Примерно два миллилитра на сто килограммов веса.
— А людям?
— Честно говоря, даже не знаю. Тебе придется спросить какого-нибудь анестезиолога или медсестру. Они наверняка смогут дать тебе точные сведения. Я изучал несколько курсов общей медицины, но это было много лет назад. Моя специальность — животные, а не люди. Но почему тебя так интересует именно кетамин?
Йоста заколебался. Он не знал, стоит ли рассказывать о своих подозрениях — и тем самым раскрывать истинную причину расспросов. С другой стороны, ему было любопытно взглянуть, как отреагирует Юнас. Если, вопреки ожиданиям, кетамином воспользовался он сам, а о пропаже заявил для отвода глаз, то это, наверное, как-то отразится у него на лице.
— Мы получили результаты вскрытия, — проговорил он наконец. — В крови Виктории обнаружены следы кетамина.
Перссон вздрогнул и посмотрел на него с удивлением и испугом:
— Ты хочешь сказать, что кетамином, украденным из моего кабинета, воспользовался тот, кто ее похитил?
— По этому поводу мы ничего не можем сказать, но, учитывая тот факт, что кража произошла перед самым ее исчезновением и неподалеку от того места, где ее видели в последний раз, это вполне вероятно.
Юнас потряс головой:
— Какой ужас!
— У тебя нет никаких подозрений по поводу того, кто мог проникнуть к тебе в кабинет? Не заметил ничего подозрительного перед этим или сразу после?
— Нет, я правда понятия не имею. Как я уже сказал, это первый случай за все эти годы. И я всегда очень тщательно все запираю.
— И ты не думаешь, что кто-то из девочек?.. — Йоста кивнул головой в сторону конюшни.
— Нет, не представляю себе. Возможно, они тайком пробовали самогонку и наверняка выкурили по сигаретке. Но никто из них даже близко не располагает информацией о том, что у ветеринаров имеются наркотические препараты, которые можно использовать, так сказать, для кайфа. Ты можешь поговорить с ними, если хочешь, однако я совершенно уверен, что они о таком слыхом не слыхивали.
— Ты наверняка прав, — пробормотал Флюгаре. Он не мог придумать, о чем бы таком еще спросить Юнаса, и тот заметил его нерешительность.
— У тебя есть ко мне еще вопросы? — спросил ветеринар и криво улыбнулся: — Если нет, то давай продолжим беседу в другой раз. Скоро ко мне придет следующая пациентка. Танцующая мышка[15] Нелли съела что-то неподобающее.
— Фу, не понимаю, зачем народ держит таких животных, — пробормотал Йоста, поморщив нос.
— Ты себе даже не представляешь, какие у людей иногда бывают питомцы, — сказал его собеседник и крепко пожал ему руку на прощание.
* * *
Уддевалла, 1968 год
С самого начала она поняла, что что-то не так. Ее не покидало чувство, что чего-то не хватает. Лайла не могла точно сформулировать, чего именно — и, похоже, это замечала только она. Раз за разом она заводила об этом разговор, предлагала показать девочку врачам. Но Владек не слышал ее. Ведь доченька такая милая и спокойная. Не может у нее быть никаких проблем.
Затем признаки стали отчетливее. Личико девочки всегда оставалось серьезным. Молодая мать все ждала ее первой улыбки, но так и не дождалась. Теперь уже и Владек начал понимать, что что-то не так, однако не воспринял это всерьез. На приеме у детской медсестры Ковальской сказали, что все дети развиваются по-разному, что готовых шаблонов нет и что все придет позже. Но она была уверена: у ее дочери чего-то не хватает.
Девочка никогда не кричала. Иногда Лайла едва сдерживалась, чтобы не ущипнуть ее, не начать трясти, не сделать что угодно, лишь бы вызвать хоть какую-нибудь реакцию. Когда дочка бодрствовала, она молча лежала и наблюдала мир таким мрачным взглядом, что Ковальская порой отшатывалась от нее в ужасе. Какой-то первобытный мрак сквозил не только во взгляде ребенка — он исходил от всего его тела.
Материнство оказалось совсем не таким, каким молодая женщина его себе представляла. Те образы, которые ей рисовались, те чувства, которые она ожидала испытать, держа на руках новорожденную, — все это никак не вязалось с действительностью. Она подозревала, что все дело в ребенке, но ведь она мать этой девочки! А задача матери — защищать своего малыша, что бы ни случилось.
* * *
Ехать с Патриком на машине было, как всегда, ужасно. Мартин вцепился в ручку над пассажирским сиденьем и молился про себя, хотя вовсе не был верующим.
— Дорога сегодня отличная, — сказал Хедстрём.
Они проехали церковь в Квилле, и он слегка сбросил скорость, когда они пересекали небольшой поселок. Но вскоре водитель снова нажал на газ, и на узком повороте через пару километров Мартина так крепко вдавило в дверь, что он невольно прижался щекой к холодному стеклу.
— Не жми на газ на поворотах, Патрик! — не удержался он от восклицания. — Не важно, что тебе там когда-то объяснял твой инструктор по вождению — это неправильная техника!
— Да я отлично вожу машину, — проворчал его коллега, но все же немного сбросил скорость. Такого рода дискуссии они вели уже не раз — и эта явно была не последней.
— Как поживает Тува? — Молин заметил краем глаза, что, задавая этот вопрос, коллега украдкой покосился на него. Мартину хотелось, чтобы люди не держались с ним так осторожно. Его не огорчало, что они задают вопросы — наоборот! Ведь это показывало, что они заботятся о нем и о Туве. Вопросы ничего не ухудшали, ведь самое ужасное уже произошло. К тому же вопросы не могли разбередить старые раны — эти раны все равно вскрывались каждый вечер, когда Молин укладывал дочь и она спрашивала, где мама. Или когда потом он ложился в кровать, на своей половине, рядом с пустой половиной, где раньше спала Пия. Или каждый раз, когда он по привычке брался за телефон, чтобы позвонить и спросить, чего купить по дороге, — и понимал, что она уже никогда больше не ответит на его звонок.
— Хорошо, как мне кажется, — ответил молодой полицейский. — Ясное дело, она спрашивает про Пию, но, скорее, просит что-нибудь о ней рассказать. Похоже, она привыкла к мысли, что мамы нет. Дети в этом смысле мудрее нас.
Затем он снова замолчал.
— Даже не представляю себе, что бы я делал, если бы Эрика умерла, — тихо проговорил Патрик.
Мартин понял, что он подумал о событиях двухлетней давности, когда не только Эрика, но и их неродившиеся близнецы чуть не погибли в автомобильной катастрофе.
— Не знаю, как бы я смог жить дальше, — продолжал Хедстрём. Его голос дрожал от одного воспоминания о том дне, когда он чуть не потерял жену.
— Смог бы, — ответил его коллега, глядя на заснеженный пейзаж, мимо которого они проезжали. — Приходится жить дальше. И всегда есть тот, ради кого стоит жить. У тебя осталась бы Майя. Тува для меня — все, и в ней живет частичка Пии.
— Как ты думаешь, появится когда-нибудь в твоей жизни новая женщина?
Мартин видел, что Патрику нелегко было выговорить этот вопрос, словно он коснулся запретной темы.
— Сейчас мне это кажется немыслимым, но так же немыслимо и думать, что я до конца своих дней буду один, — признался он. — Как будет, так и будет. Пока мы с Тувой заняты тем, чтобы найти баланс в нашей жизни. Пока мы стараемся заполнять пустоту, насколько это возможно. Ведь не только я должен быть готов к новым отношениям — Тува тоже должна согласиться впустить кого-то в свою семью.
— Разумно, — ответил Хедстрём, а затем вдруг ухмыльнулся: — К тому же в Тануме осталось не так уж много девушек. Ты успел перебрать почти всех до того, как повстречался с Пией. Так что тебе придется расширить зону поиска, чтобы избежать повторений.
— Ха-ха, смешно! — сказал Мартин, чувствуя, что краснеет. Патрик преувеличивал, однако в его словах содержалась доля правды. Молин никогда не был классическим ловеласом, но его мальчишеский шарм, рыжие волосы и веснушки почему-то всегда смягчали женские сердца. Однако когда в его жизнь вошла Пия, флирт прекратился. Любвеобильный полицейский даже не смотрел в сторону других девушек, пока она была рядом. Он очень любил ее, и ему ее сейчас так не хватало…
Внезапно он почувствовал, что не в силах больше говорить об умершей любимой. Боль ударила его в солнечное сплетение — жестко и беспощадно, и он поспешил сменить тему. Патрик все понял, и оставшуюся дорогу до Гётеборга они говорили только о спорте.
* * *
Эрика поколебалась минуту, прежде чем нажать на кнопку дверного звонка. Всегда довольно трудно разговаривать с ближайшими родственниками пострадавших, но мать Минны по телефону производила впечатление человека спокойного и открытого. Никакого металла или скепсиса в голосе, столь обычного, когда Фальк связывалась с родственниками во время работы над своими книгами. А ведь на этот раз речь шла не о каком-нибудь давнем деле — история все еще продолжалась!
