ему требованиями. Это была ложь. Просто он понял, что греки опять на него набросятся и весь день опять пройдет в пустых криках. Поэтому, подъехав к берегу, он попросил Тита приблизиться и переговорить с ним наедине, потому, пояснил он, что ему надоели праздные пререкания и он хочет по-настоящему договориться о деле, а это возможно только с Титом. Консула это предложение удивило. Он считал невежливым по отношению к союзникам вступать в сепаратные переговоры с царем. Но все греки дружно советовали ему пойти и переговорить с Филиппом. Тогда Тит позвал своего друга Аппия Клавдия, все остальные отошли, и царь наконец спустился на берег. Разумеется, Филипп был достаточно умен и понимал, что ни Тит, ни Аппий не станут посягать на его жизнь, а потому не стал поднимать вопрос о том, сможет ли кто-нибудь стать римским консулом, если погибнет Тит. Квинктий с Филиппом довольно долго ходили по берегу моря, наконец они распрощались. Царь снова поднялся на корабль, а Тит вернулся к своим. Что сказал македонцам Филипп, мы не знаем, говорит Полибий, нам известно только то, что поведал нам Тит. Римский консул со свойственной ему четкостью и ясностью изложил условия Филиппа. Все это были полумеры, которые никого не удовлетворили. Греки разом издали возмущенный вопль. Филипп понял, как приняты его предложения. Он поспешил уехать, попрощавшись с Титом и заверив его, что приедет завтра.
На третий день Филипп опять появился и, обращаясь теперь исключительно к Титу, как к единственному положительному существу среди всего этого гама, просил его не прерывать переговоров. Он просил разрешения послать послов в сенат. Эллины в ответ кричали и требовали немедленной битвы. Наконец, когда они немного угомонились, Тит сумел вставить слово. Он заметил, что требование царя вполне законно, что все равно без согласия римского народа он, Тит, ничего не может решить и что, наконец, наступает зима, а зимой никто не воюет. Этими доводами он вполне убедил эллинов. На самом деле у Тита были свои причины действовать так, как он действовал, но об этом ни Филипп, ни греки не догадывались (Polyb. XVIII, 7–9; Liv. XXXII, 32–34). Тит, вероятно, поражен был удивительным характером этих переговоров. Если бы он лично не переговорил с Филиппом, дело вообще не сдвинулось бы с мертвой точки. Причины же, почему Тит решил дать Филиппу снестись с сенатом, были следующие. Срок полномочий его кончался. Вопрос стоял о том, пришлют ему преемника или нет. Консул решил, что в последнем случае он заключит мир, если же ему продлят полномочия, продолжит войну с македонским царем. На этом основании можно было бы обвинить Фламинина в двуличии, но к чести Тита надо сказать, что он почти не сомневался в успехе. Настолько хитро и обдуманно он действовал.
Он заключил с Филиппом перемирие на два месяца. При этом он «со всей заботливостью принял меры относительно своих союзников, чтобы македонцы ни под каким видом не учинили обиды никому из них». Огородив эллинов, «Тит один уже шел к намеченной цели» (Полибий). Прежде всего он тщательно отобрал состав греческого посольства в Рим. Эллины должны были красноречиво рассказать отцам о своих бедах. Тит был уверен, что им удастся разжалобить сенаторов. Среди посольства находился местный царек Аминандр. Тит решил, что присутствие коронованной особы придаст посольству блеск и занимательность. А главное, Тит связался со своими друзьями в сенате. Они должны были отчаянно интриговать, чтобы ему продлили полномочия, а посольство пока любыми путями задержать и не пускать в сенат.
Все случилось так, как и хотел Тит. Как только ему утвердили провинцией Грецию, друзья его ввели эллинов в сенат. При этом они дали им четкую инструкцию, как говорить и как держать себя, а посольство царя Филиппа задержали, чтобы оно вошло в сенат непременно позже греков. Дипломатия Тита увенчалась полным успехом. Отцы были так растроганны, что даже слушать не хотели послов Филиппа. Решено было воевать, а война поручена была Квинктию (Polyb. XVIII, 9–10).
Киноскефалы (197 г.)
Решительная битва произошла в Фессалии, в суровом горном ущелье, называемом Киноскефалы — Собачьи головы. Судьба мира, говорит Полибий, решалась в войне римлян с карфагенянами. Но она не вызвала никакого интереса у греков. Зато к событиям при Киноскефалах были прикованы взоры всего мира. И не только потому, что решалась судьба Греции, Македонии и Малой Азии. Дело в том, что македонцы владели искусством фаланги. Строй этот всего полтора века назад дал Александру Великому власть над миром. Он считался непобедимым. Его тщательно скрывали от народов Востока в уверенности, что в нем-то и заключен вернейший залог победы. Римские полководцы признавались, что за всю жизнь не видели ничего страшнее фаланги. К тому же Филипп был, несомненно, прекрасным полководцем, молодой же военачальник римлян был еще никому не известен. Это была его первая кампания.
Фаланга напоминала бронированное чудовище, которое все сокрушало на своем пути. Полибий говорит, что нет в мире силы, которая выдержала бы лобовой удар фаланги. Подобно острому мечу, она разрезала любое войско и отдельные его части становились беспомощными. Так случилось и на сей раз. Фалангиты неслись вперед, разбрасывая противников в разные стороны. Уже вестники примчались к Филиппу со словами:
— Царь, неприятель бежит, не теряй случая! Сегодня твой день, твое счастье!
Филипп уже торжествовал. Но он радовался рано. Легион был недавно реформирован Сципионом. Теперь он состоял из маневренных манипул, и его невозможно было разрезать на части. Когда Тит увидел, что его войска не в состоянии выдержать наступления фаланги, он развернул правый фланг, обошел фалангу и ударил ей в бок. Филипп еще не понял, что случилось, а был уже разбит наголову. Македонцев пало около восьми тысяч, около пяти тысяч взято в плен (Polyb. XVIII, 22–27).
В этот светлый для римского оружия день случилось одно небольшое обстоятельство, несколько омрачившее всеобщую радость. Как мы уже говорили, римляне, отрезанные от своих баз, последнее время очень бедствовали. Однако они утешали себя мыслью о великолепной добыче, которая ждет их после битвы в царском лагере. Когда македонцы дрогнули, римляне, по приказу Тита, не думая о добыче, кинулись их преследовать, дабы не погубить всего дела. Они возвратились в радостном возбуждении и устремились к лагерю. Какова же была их досада, когда они увидели, что лагерь уже пуст! Этоляне побывали тут раньше их и обчистили все до нитки! Римляне негодовали на союзников, которые все опасности войны взвалили на них, а добычу взяли себе.
Филипп стремительно бежал с поля боя. После битвы
