Песцы, наглые и многочисленные, превратились в грозную опасность. Они вертелись под ногами, вытаскивали мясо из котлов, с жадностью набрасывались на трупы матросов. Несмотря на постоянную охрану, умерших пришлось хоронить с обгрызенными руками и ногами, с искромсанными лицами. К несчастью, прожорливые зверьки не хотели отличать живых от мёртвых, и их острые зубы изранили многих больных. Они до того осмелели, что напали даже на Штеллера, когда тот прилёг вздремнуть у костра. Штеллер вскочил и изрубил топором девятнадцать песцов.
Их нельзя было испугать ни криками, ни побоями, ни даже стрельбой из ружья. Видя, с какой лёгкостью люди убивают их братьев, песцы становились только злее и отважнее. Огни костров привлекали их из самых дальних мест, и скоро вокруг лагеря собралась стая в несколько тысяч штук.
Берингу становилось всё хуже и хуже. Ноги его отнялись и покрылись чёрными гнойными язвами. Дёсны распухли, и зубы вывалились. Он требовал, чтобы его немедленно перевезли на берег. Штеллер отговаривал его, вспоминая девятерых матросов, внезапно умерших, когда их вынесли из вонючего трюма. Но под конец, видя, что больной и без того очень плох, Штеллер согласился выполнить волю своего начальника.
9 ноября Штеллер, Плениснер, Савва и Фома Лепёхин положили Беринга на носилки и перевезли на берег. Они закутали его с головой в несколько одеял, чтобы перемена воздуха не была слишком внезапной и сильной. Больного капитан-командора положили в специально приготовленную отдельную яму посуше и попросторнее других.
На берегу Беринг казался очень спокойным и довольным. Он спросил Штеллера, что это, по его мнению, за земля. По мнению Штеллера, вряд ли это была Камчатка. Как иначе объяснить отсутствие у зверей, особенно у песцов, всякой боязни человека? С другой стороны, и далеко до Камчатки не могло быть, так как растительность здесь почти та же, что и на полуострове; затем на берегу была найдена оконная ставня из тополевого дерева, очевидно русской работы, принесённая течением, вероятно, с устья реки Камчатки.
Беринг согласился с этими доводами. Он, несомненно, прекрасно сознавал, что земля, на которую их выбросило, не Камчатка, но решил скрыть это от команды, чтобы не лишать её бодрости.
Потянулись тяжёлые дни. Шёл снег, наступили морозы, и дров не хватало. Все брёвна, валявшиеся по соседству, были уже сожжены, и топливо приходилось таскать издалека. Плениснер, опытный охотник, с утра до вечера бродил с ружьём по холмам, но куропаток, которых он приносил, на всех не хватало, несмотря на то, что ему иногда удавалось убивать несколько дюжин. Приходилось есть песцов да жевать морские сухари, которые опротивели ещё в море.
Под 16 ноября Софрон Хитров, находившийся на корабле, записал в судовом журнале:
«Маловетрие, пришёл бот з берегу, привезена на нём одна бочка воды и повезли на нём на берег больных меня да служителей 7 человек, притом померло на корабле служителей, которые намерены были ехать на берег, матроз Иван Емельянов, канонер Илья Дергачёв, сибирский солдат Василий Попков да при выходе з бота на берег умер матроз Селивёрст Тараканов».
Под 17 ноября он же записал:
«От морозу кругом судна и на судне такелаж весь обмёрз льдом. На берегу при звозе с корабля умер сибирский солдат Савва Степанов».
В довершение всего начались сильные ветры. Волны продолжали разрушать «Петра», беспомощно лежавшего на мели. Пришлось перевозить на берег и спасать грузы, хранившиеся в корабельных кладовых.
К счастью, Хитров начал быстро поправляться. Скоро он мог работать наравне со здоровыми. Все ямы были уже заняты, и приходилось рыть новые. Теперь, когда перевозили больных, их закутывали с головой в одеяло, и никто больше при перевозке не умирал. Наконец был перевезён Ваксель — 21 ноября.
Вот как Ваксель описывает последние дни, проведённые на корабле, и свой переезд на берег:
«19 ноября я ещё оставался на борту с семнадцатью людьми, в большинстве тяжело больными, и с пятью мертвецами. У меня на борту было лишь четыре ведра пресной воды, а шлюпка находилась на берегу. Я дал сигнал бедствия, поднял на вантах грот-мачты красный флаг, а на гафеле вывесил пустой бочонок из-под воды и одновременно дал несколько выстрелов из пушки. По этим знакам находившиеся на берегу люди могли усмотреть, что я нуждаюсь в пресной воде; однако ветер дул с такой силой от моря к берегу, что они не могли на шлюпке выгресть и добраться до корабля. Я приказал бросить покойников в море. На наше счастье ночью выпал такой обильный снег, что можно было собрать его с палубы и заменить им недостающую воду. Я оставался на корабле до 21 ноября, когда, наконец, прибыла лодка. Меня на руках перенесли в эту лодку, а затем четыре человека доставили в ту же землянку, где находились остальные больные. Люди, бывшие на борту корабля, одновременно со мной также были свезены на берег. За несколько дней до переезда я переселился, ради тепла, в камбуз; так как видел я, что многие из наших людей, едва их головы показывались из люка, немедленно умирали, словно мыши, из чего было ясно, какой опасности подвергаются больные, попадая из духоты на свежий воздух, я при переезде на берег принял некоторые меры предосторожности. Я покрыл своё лицо почти целиком тёплой и плотной шапкой, а другую такую же шапку надел себе на голову, и всё же на пути от камбуза до фалрепа три раза терял сознание. Я вполне уверен, что если бы не предохранил себя вышеописанным способом от соприкосновения со свежим воздухом, то неизбежно умер бы ещё на корабле, так как силы мои уже подходили к концу».
Если бы Ваксель ещё один день пробыл на корабле, он бы погиб, потому что ночью началась буря.
В течение недели в берег били волны вышиной с четырёхэтажный дом. Люди боялись вылезать из своих землянок — ветер валил их на землю. Поднялась такая метель, что через несколько часов землянки были занесены снегом на целый аршин.
29 ноября буря стихла. Утро было морозное, солнечное. Вокруг лагеря метель намела огромные снежные сугробы. Ущелья между скалами были занесены снегом доверху, и вид местности совершенно изменился. Снег ослепительно сверкал, и рядом с белым берегом море казалось совсем чёрным.
«Пётр» после бури бесследно исчез. Отмель, на которой он спокойно лежал в течение трёх недель, опустела. Это опечалило и встревожило моряков, потому что на «Петре» оставалось ещё много всякого ценного груза.
Только к вечеру Овцын нашёл остатки разбитого судна на берегу, в трёх верстах от лагеря. Деревянный остов корабля, искалеченный волнами, был похож на скелет какого-то чудовища.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
