ГЛАВА 5 Тяньцзмнь
Было лето. Наша семья сняла дом на берегу моря в Пей-тахо, популярном китайском курортном местечке, где горы обрамляли берег и выдавались в море, образуя уютные бухточки и причудливые нагромождения камней. В последние свои месяцы в Харбине я очень похудела, страдала от головных болей и головокружений, иногда у меня поднималась температура.
Мама несколько раз робко спрашивала: «С тобой что-нибудь случилось в Харбине? Очень сложные были экзамены?» Видя, что я не собираюсь облегчать душу признаниями, она оставляла меня в покое.
Я много спала, читала или гуляла одна по морскому берегу и писала рассказы — главным образом об одиночестве и о том, как с этим одиночеством справляться. Меня обуревали сомнения, сейчас бы это назвали «личностным кризисом». Потерпела ли я неудачу как женщина? Действительно ли я любила Виктора? Если да, то почему я его отпустила? Способна ли я вообще любить? Потерпела ли я неудачу как ученый? После того случая в институте могла ли я считать себя настоящим интеллектуалом? Что будет со мной дальше? В чем мой «долг перед государством»? Каким государством? И как насчет «служения народу»? Какому народу? Стоила ли моя жизнь что-нибудь?
Однако в сентябре, когда мы вернулись в Тяньцзинь, мои страдания пошли на убыль и я начала осваиваться. Город был одним из важнейших промышленных и торговых центров Китая. После поражения боксерского («ихэтуаньского») восстания в 1900 году (это была провалившаяся попытка очистить страну от «иностранных дьяволов»)
Тяньцзинь превратился в цитадель многонационального колониального правления.
Город был разделен на несколько концессий и перестроен на европейский лад, на широких проспектах располагались магазины таких великих столиц мира, как Лондон, Париж и Берлин. Рестораны, кафе и ночные клубы были всегда полны. Существовали частные клубы и загородные клубы для британских, французских, немецких и американских граждан, где проводились соревнования по поло, футболу и теннису. В выходные дни устраивались танцевальные вечера, а по случаю государственных праздников или особых событий — настоящие балы. Это был «нормальный колониальный стиль жизни» на маленьком островке безопасности, окруженном морем дружественных и услужливых азиатских лиц.
На высшей ступени неофициальной колониальной иерархии стояли британцы: солнце над их империей еще не зашло. Кто поверил бы, что через несколько месяцев японская армия будет маршировать по Викториа и британские подданные подвергнутся унижениям и жестокому обращению? Но в 1935 году все было еще «нормально» — британский флаг гордо развевался на Викториа-роуд и войска четырех главных держав устраивали военные парады, маршируя по городу под аплодисменты и приветственные крики толп европейцев и китайцев.
В русском обществе Харбина эмигранты не чувствовали себя «иностранцами», но в Тяньцзине и Пекине все мы, белые люди, независимо от гражданства и национальности, были иностранцами и временными жителями. Китайцы терпели наше присутствие, получали от него пользу и прибыль, но никогда не позволяли нам почувствовать себя своими. В отличие от эмигрантских общин в Париже, Берлине или Нью-Йорке, которые со временем влились в местное население, русские эмигранты в Китае всегда оставались чужаками. Живя обособленно, русские все же общались с другими иностранцами. У некоторых состоятельных русских эмигрантов были швейцарские, бельгийские или латвийские паспорта.
В Харбине наши контакты с китайцами ограничивались общением со слугами-китайцами и редкими выходами за пределы русского города, чтобы посмотреть на празднование китайского Нового года. В Тяньцзине мы жили в близком соседстве с местным населением; иностранные кварталы были только маленькими островками в большом городе. У наших домов на обочине улицы сидели рикши, в ожидании пассажиров обедая или обмениваясь новостями и слухами. Китайские торговцы носили свои товары в больших корзинах, свисающих с длинной палки, которую они держали на плече. Завидев потенциального покупателя, они мгновенно раскладывали свои товары. Портные, сапожники, парикмахеры и гадалки занимались своим бизнесом во дворах и в переулках иностранных кварталов.
Я была зачарована постоянным потоком двигающихся фигур, нестройным шумом разных по тону и высоте голосов. У отца появилось несколько пациентов-китайцев. Богатые китайские семьи нанимали врача для поддержания здоровья всех членов семьи, в том числе и слуг. Врачу платили по договоренности, он мог сам выбирать время своих визитов, и, если семья оставалась здоровой, его контракт возобновлялся на следующий год. В какой-то мере он сам становился членом семьи, его приглашали на семейные праздники: свадьбы, Новый год и т.п.
Сначала мы жили во французском квартале, потом переехали в британский. Семья наша жила хорошо, разумно тратя деньги, заплаченные японским генералом за наш дом в Харбине. Отец опять открыл кабинет, мама нашла новых друзей, вступила в Международный женский клуб и занималась делами русской общины.
Сестра моя Нина подрастала. Она была живым, привлекательным подростком, и в нашем доме обычно крутились какие-нибудь мальчики. Родители, как всегда, окружили себя разными интересными людьми. Большинство их друзей были русскими, которым хватило благоразумия (или просто денег) на то, чтобы вовремя покинуть Харбин и поселиться в Тяньцзине.
Мы все знали об агрессивных замыслах японцев захватить Китай и имели все основания думать, что это им удастся. Мы отдавали себе отчет, что Тяньцзинь — только временная остановка на пути нашего «изгнания», однако жизнь в русской общине протекала так же, как и в Харбине: дети ходили в русские школы, существовали русские литературные и театральные клубы, давались благотворительные балы, а православные церкви занимались нашими духовными нуждами. Многие из нас втайне надеялись, что, может быть, на этот раз исторические бури пронесутся мимо.
В Тяньцзине я на время отложила свои планы «служить народу» и решила заняться более выполнимым делом — выучить английский язык. Я учила английский в школе в Харбине и потом брала частные уроки у пожилого англичанина, пытавшегося — безуспешно — научить меня говорить, не шевеля губами, как должна говорить настоящая «английская леди». Он наверняка сомневался, действительно ли я принадлежу к семье из хорошего общества, поскольку такой способ говорить мне никак не давался!
Я поступила в школу при католическом монастыре. Там меня определили в шестой класс, и не только из-за моего неважного английского, но в основном из-за роста: столы и стулья в этом классе были почему-то больше, чем в других. В программу входили арифметика, география и история. Учились там девочки разных национальностей, но преподавание велось целиком на английском. Я думала, что такой метод «полного погружения» станет наикратчайшем путем к тому, чтобы я по-настоящему выучила английский язык. Неожиданностью для меня стало то, что я совершенно не понимала учителей, не могла следить за их объяснениями. У моих одноклассниц были свои трудности, и я не могла просить их о помощи, хотя как-то и договорилась с русской девочкой, сидевшей передо мной: я решала ее арифметические задачи, а она переводила то, что говорила учительница. Но после того как учительница отчитала ее за разговоры в классе, я оказалась предоставленной самой себе. Я терпела эту муку месяц и в конце концов должна была признать, что «полное погружение» мне не помогало. Я ушла из школы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
