«Синеглазка» была пронзительно-синим автомобилем «Рено-Логан», что интересно, ничем пока своё едкое прозвище не подтвердившим.[36] А что, бежит себе машинка, урчит мотором, везёт хозяина в родимую коммуналку. Да, бюджетная, маломощная, лишена престижа и наворотов. Зато, может, не украдут.
У Московских ворот Брагин вздрогнул, спохватился, по многолетней привычке сунул руку в карман — проверить, как там мамино колечко, — и в итоге чуть не прозевал человека, «голосовавшего» на тротуаре. Когда-то, в первые годы на гражданке, Брагин от безнадёжности подрабатывал частным извозом; рефлекс сработал — он остановил машину и сдал немного назад.
Мужчина был хорошо одет, в меру пьян и по-спартански лаконичен:
— В Пушкин, через кондитерский и цветочный. Отвечаю Франклином.
Он производил забавное впечатление — мягкотелый офисный суслик, преисполненный бесшабашной вседозволенности. Ни дать ни взять, мелкий нувориш, собравшийся в ночь глухую по бабам.
— Да не вопрос, — улыбнулся ему Брагин. — Сделаем в лучшем виде.
И плавно, но так, что «Синеглазка» напористо заворчала, взял старт. Мысленно он уже прикидывал, до какого часа работал знакомый кондитерский около его дома и светился ли по ночам цветочный ларёк у метро… когда в зеркало заднего вида вплыли ксеноновые фары и бронированный, деревья в лесу раздвигать, кенгурятник «Лендкрузера». Легко догнав маленькую машину, тяжёлый джип принялся теснить её к поребрику, нещадно ревя гудком и явно предлагая дать по тормозам. Отказаться было невозможно, да Брагин и не стал.
— Вы не против, если мы остановимся минут на пять? — вежливо спросил он пассажира. — А то, я вижу, товарищи чего-то очень срочно хотят…
На самом деле он примерно представлял, что было нужно товарищам, и загодя прислушался к знакомой тяжести в правом кармане куртки: «Ну как ты там, дружок? Похоже, скоро твой выход…»
— Да что вы, пожалуйста, — рассмеялся пассажир. — Я не очень спешу.
Суслик и есть, решил про себя Брагин. Притом во хмелю. Сейчас устроится поудобнее, пригреется да небось ещё и заснёт…
Из высокого джипа между тем выпрыгнули трое — наглый крепыш-водила и двое пассажиров, один с ножом, другой с бейсбольной битой. Судя по всему, расклад намечался такой: водила будет разговаривать разговоры, второй резать покрышки, ну а третий, в зависимости от обстоятельств, крушить то ли Брагина, толи «Синеглазку». В таком ключе и началось.
— Ты что же это, сучий потрох, на нашей земле бомбишь, а в общак не засылаешь? — сделал пальцы веером рулевой, и рожа у него стала как у питбуля,[37] выпущенного на ринг. — Ответишь двадцатью косарями, а нет — ключи от лайбы отдашь. Да ещё на четыре кости поставим…
В сиплом голосе звучала полная уверенность в своём праве. Да, это его земля, да, это он здесь хозяин. Потому как закон — не в бумажной теории, а на практике — у нас один: кто смел, тот и съел.
— Ребята, я же что, не надо, ребята… — Брагин столько раз видел страх, что изобразить его не составило большого труда. — Вот, всё возьмите, всё, что…
С этими словами он сунул руку в карман и извлёк ту самую тяжесть — внушительный, размером с голубиное яйцо, шарик от какого-то гигантского подшипника. Миг — и кроссовка Брагина в поддевающем ударе впечаталась рулевому в пах, а рука в лучших традициях заокеанского бейсбола послала шарик тому, что с битой. Вот только бейсболистом тот не был и на подачу не среагировал, а зря. Тяжёленький шарик угодил точно в лоб. Вначале об асфальт звонко цокнула упавшая бита, потом глухо стукнули колени, и наконец с похоронным шмяком сплющился фейс. Сразу чувствовалось — надолго. А вот рулевой падать не торопился, лишь скрючился в три погибели и, зажимая ушибленное место ладонями, вполголоса тянул одну непрерывную ноту:
— Ты! Это! Сука!.. А ну стоять! А ну бояться!..
Интонация и внешний вид деятеля с ножом выдавали близость истерики, и Брагин испугался уже по-настоящему. Как бы олух не дёрнулся, не проколол колесо!.. Менять его непосредственно на поле сражения ох не хотелось… Требовалось немедленно разрядить обстановку, что Брагин весьма коварно и сделал.
— Ты, растакую мать! — заорал он и сделал резкий шаг в направлении супостата. — Пасть закрой!
А в руке у него, невидимый за бедром, уже грелся нож, подаренный полковником. Небольшой такой, но бритвенно-острый. Покамест Брагин резал им только колбасу и осквернять совсем не хотел, но если придётся…
Психология — великая вещь.
— Сука! — исчерпал небогатый лексикон его оппонент и люто устремился в атаку. Устремился так же предсказуемо и примитивно, как выражался, ясно обозначив взглядом вектор удара — куда-то в область пупка. А вот ножик у него был непростой. Обоюдоострый, даром что складной конструкции, — натуральный кинжал. Таким, да ещё в умелых руках, очень даже можно наворотить дел. Только против жизненной правды не попрёшь — страшен не нож, страшна рука, которая его держит.
Брагин своим безобидным на вид перочинным ножичком резко сманеврировал вперёд и влево, рассекая агрессору атакующую конечность, и тут же прочертил ему лезвием лоб. Супостат ахнул и упал на колени. Когда кровь заливает глаза, а пальцы отказываются держать рукоять, особо не повоюешь.
— Тьфу! — высказался Брагин о его квалификации и вытер о воротник врага свой таки испоганенный нож.
Всё время, пока длилась скоротечная схватка, он держал «Лендкрузер» в поле зрения, зная, что там, на командирском месте, наверняка сидел самый ушлый, самый тёртый, самый опасный. Эти-то трое — так, клоуны, шелупонь. Вожак битой и свиноколом размахивать небось не будет, он придумает что-нибудь поинтересней. Ну и пусть — у рулевого, шлифующего рылом асфальт, под мышкой слева кобура, по виду — от мухобойки типа ПМ.[38] Может, конечно, пистолет у него травматический типа «Беркута» или «Макарыча», но будем надеяться, что там хоть лишенец ИЖ с ослабленными патронами. Что ж, трофейному коню…
Между тем, похоже, началось — дверца джипа открылась. Брагин молнией метнулся к рулевому, сунул руку под куртку, лапнул пистолет… и услышал леденящий голос:
— Дёрнешься, тварь, присыплю. Живьём в натуре.
В первые полсекунды Брагин даже не понял, к кому относилось сказанное и кто вообще говорил. Потом он увидел своего «суслика». Человек, которого он принял за пухлощёкого офисного нувориша, стоял возле джипа и чётко фиксировал «Стечкиным» крепкого мужика. Тот, видимо, хотел что-то вытащить из кармана, но не успел — в затылок ему твёрдо упирался ствол тяжёлой, беспощадной, проверенной бандуры, способной на сто метров разить очередями.
— Опаньки. — Брагин подскочил к нежданному союзнику, скрутил в бараний рог мужика, сунул руку в его карман, достал ствол. — О, смотри-ка, парабеллум… Да, кстати, а не пора ли нам отбыть? А то замучаемся бумаги писать.
Он как будто вернулся в прежнюю, привычную жизнь. Где свои, где чужие — полная ясность. И «суслик» этот, похоже, в доску свой, по нашу сторону жизненных баррикад. С таким можно ехать с песнями не только в Пушкин.
— Менты мне до одного места, — хмуро, без всякой бравады, отозвался пассажир, сунул «Стечкина» под мышку и глянул на часы. — Пять минут, кстати, на исходе. Поехали.
Часы у него были замечательные. Массивные, сразу видно, золотые, в россыпи бриллиантов. Такие не только у нас отрывают с руками, и хорошо ещё, если не с головой. Однако голова у пассажира была пока что на месте.
— Момент. — Брагин живо собрал трофеи, вернул в карман железный шарик и вернулся за руль. — Неплохая разминочка получилась!
Пассажир, которого Брагин при всех своих навыках не сумел с ходу «прочесть», всё более казался ему мужиком стоящим. Мало что «франклином» отвечает, так ещё и дружит со «стечкиным». Хорошая рекомендация!
— Вот сейчас к бабе приеду, тогда и разомнусь, — фыркнул пассажир и всем корпусом повернулся к Брагину. — Военный? Если не секрет?
Это был не вопрос, а скорее констатация факта.
— Какие там секреты, — горько усмехнулся Брагин. — Бывший. Майор. «Рязанку»[39] заканчивал.
Про казарму Суворовского училища и безногого батю, афганского ветерана, он упоминать пока воздержался.
— «Рязанку»? Небось ещё и разведывательный факультет?[40] — опять не спросил, а больше констатировал пассажир. — Мастерство не пропьёшь, а шила в мешке не утаишь…
Ага, и рыбак рыбака видит издалека.
— Начет шила это точно, — согласился Брагин. Надавил на газ, добавил в салон тепла, и дальше они ехали молча.
Бессмертный «Юбилейный» на площади Чернышевского, как оказалось, торговал пирожными и тортами круглые сутки, а простуженная цветочница у метро чуть не плакала от радости, сбывая им последний букет. Так и докатили наконец до славного городка Пушкина.
