Я был убежден в том, что никто из офицеров или команды не имеет при себе оружия. От этого обстоятельства и зависело теперь исполнение моего замысла.
Шли часы. Около полудня мы должны были стать на якорь в Лахоре. Около одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку.
Капитан Корженевский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся под нами. Барри стоял у компьютера и выискивал оптимальный воздушный коридор, чтобы нам ловчее вырулить к лахорскому аэропарку. Радист склонился над своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел меня, когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной.
— В Лахоре все нормально? — спросил я. Барри поднял глаза, наморщил лоб:
— Привет, Бастэйбл. Вам лучше?
— Мне великолепно, — сказал я и сам услышал в своем голосе довольно странные нотки.
Барри еще больше помрачнел.
— Это замечательно, — сказал он. — Если хотите еще немного отдохнуть, то у вас есть три четверти часа до посадки.."
— Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы идем к Лахору.
Корженевский с улыбкой повернулся ко мне:
— А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще?
— Не на кофейной гуще… Боюсь, вы не правильно расценили мои действия, капитан.
— В самом деле? — он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой.
Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел курок.
— Да, — произнес он, не меняя тона или выражения лица. — Возможно, вы и правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар?
— Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял вам. Всем вам. Может так статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я — один из вас, «по меньшей мере эмоционально», как выразился ваш друг Демпси. Но это не так. Я заблуждался, считая вас порядочным человеком, а вы поддались иллюзии, полагая меня таким же подонком, как вы сами. Ирония судьбы, не находите?
— Еще какая, — поведение Корженевского оставалось прежним. Но Барри выглядел растерянным и смотрел то на меня, то на капитана, как будто мы с ним оба только что лишились рассудка.
— Вы превосходно понимаете, о чем я говорю, — сказал Я Корженевскому.
— Должен признаться, не вполне, Бастэйбл. Если вы хотите услышать мое откровенное мнение, то я считаю, что у вас нечто вроде припадка. Надеюсь, вы не собираетесь кого-нибудь ранить?
— Я в высшей степени в здравом рассудке, — заявил я. — Я узнал, что вы такое — вы и ваши люди, капитан. Я обязан доставить этот корабль в Лахор, на военный аэропарк, чтобы передать всех вас в руки властей.
— Что-то связанное с контрабандой?
— Нет, капитан. С государственной изменой. Вы сами заявляли мне, что вы — британский подданный. Вы укрываете разыскиваемых преступников. Ваши пассажиры — Дутчке и девушка. Видите, я знаю, кто они такие. И я знаю, кто вы такой — прихвостень анархистов, и это только в лучшем случае. А в худшем.., ну да ладно.
— Я вижу, что не правильно оценивал вас, мой мальчик, — Корженевский вынул трубку изо рта. — Я не хотел, чтобы вы узнали о пассажирах правду только потому, что не хотел, чтобы вы несли ответственность вместе со мной в том случае, если бы нас схватили. Я действительно симпатизирую таким людям, как граф Дутчке и мисс Пересом — она подруга графа. Они, как я очень хорошо знаю, радикалы. Но неужели вы на полном серьезе верите, что они как-то связаны со взрывом?
— Газеты верят в это. И полиция тоже.
— Потому что стригут всех под одну гребенку, — возразил Корженевский. — Так же, как и вы.
— Можете больше не утруждать себя разговорами, капитан, — моя рука задрожала, и на мгновение я почувствовал, как решимость моя поколебалась. — Я знаю, вы лицемер.
Корженевский пожал плечами:
— Чушь. Но я согласен с вами, здесь довольно много иронии. Я считал вас.., по меньшей мере, человеком нейтральным.
— Кем бы я ни был, капитан, я — патриот, — заявил я.
— Полагаю, я тоже, — улыбнулся он. — Я твердо верю в британские идеалы справедливости. Однако я с удовольствием бы увидел, как эти идеалы распространяются чуть-чуть подальше за пределы маленького островка. Я хотел бы видеть, как они станут реальностью во всем мире. Многим из того, что представляет Британия, я восхищаюсь. Но мне вовсе не по душе то, что происходит с ее колониями, потому что на личном опыте я хорошо знаю, каково жить под чужеземным владычеством.
— Захват русскими Польши вообще невозможно сравнивать с британским правительством в Индии, — возразил я.
— Не вижу такой уж большой разницы, Бастэйбл, — он вздохнул. — Но вы вправе делать то, что считаете нужным. У вас в руке револьвер. А человек, имеющий при себе оружие, всегда прав, не так ли?
Я совершенно не желал позволить ему запутать меня в аргументах. Как большинство славян, он оказался превосходным казуистом.
Теперь вмешался Барри, и его ирландский акцент стал ощутимее обычного:
— Захват — управление — или, пользуясь американским термином, «предоставление консультантов» — все это одно и то же, Бастэйбл, мой мальчик. И все это окрашено одной и той же дурной привычкой — жаждой наживы. Хотел бы я видеть хотя бы одну колонию, которая живет лучше той страны, что ее захватила. Польша, Ирландия, Сиам…
— Как большинство фанатиков, — холодно прервал я его посреди фразы, — вы имеете одну совершенно детскую особенность. Вы хотите получить все сразу и немедленно. Для всяких улучшений требуется время.
Нельзя сделать мир совершенным за одну ночь. Многие люди живут сегодня несопоставимо лучше, чем в годы моей.., чем в начале этого столетия.
— В определенном отношении, — заметил Корженевский. — Но остались и старые несовершенства. И они будут существовать так долго, пока люди не заставят власть имущих осознать, что все зло — от них.
— И вы хотите доказать это, взрывая бомбы, убивая ни в чем не повинных мужчин и женщин, агитируя невежественных туземцев принимать участие в ваших восстаниях, в которых им, хочешь не хочешь, достается самая кровавая и неблагодарная часть работы? Не такими я представляю себе людей, способных побороть зло, — Если смотреть на вещи так, то я тоже, — сказал Корженевский.
— Дутчке никогда в жизни не бросил ни одной бомбы! — воскликнул Барри.
— Но благословлял на терроризм тех, кто делал это. Не вижу разницы, — парировал я.
У себя "за спиной я услышал тихий шорох и попытался отодвинуться так, чтобы видеть всех сразу. Но тут же почувствовал, как что-то твердое притиснулось к моим ребрам. Вперед протянулась рука, легла на цилиндр моего револьвера. Тихий, немного хрипловатый голос произнес:
— Вы совершенно правы, герр Бастэйбл. Мы именно те, кто мы есть. Исходя из своих ощущений, мы наносим удары то тут, то там. Боюсь, сегодня не слишком хороший день для вас.
Прежде чем я что-либо успел сообразить, револьвер у меня отобрали. Повернувшись, я увидел циничную улыбку на лице архианархиста собственной персоной. Позади него стояла красивая девушка в длинном черном дорожном пальто. Короткие темные волосы обрамляли ее серьезное строгое лицо, и она разглядывала меня с любопытством в серых глазах, которые тут же напомнили мне глаза Корженевского.
— Моя дочь Уна Перссон, — заговорил за моим плечом капитан. — Графа фон Дутчке вы уже знаете.
Вот так я потерпел еще одно фиаско в мире будущего.
Постепенно я пришел к убеждению, что обречен на то, чтобы все мои предприятия рассыпались прахом. Был ли единственной причиной тому тот факт, что я жил не в свой исторический период? Или же, попади я в сходные обстоятельства в своей эпохе, я точно так же оказывался бы побежденным?
Эти вопросы скребли и терзали меня, пока я пленником сидел в своей каюте, а корабль подлетал к Лахору, совершал посадку и снова взлетал, на этот раз держа курс на Калькутту. После Калькутты настанет черед Сайгона, где должны будут сесть наши «палубные пассажиры»; затем Бруней, где сойдут Дутчке и его красавица подруга (без сомнения, чтобы встретиться с террористами, желающими положить конец британскому владычеству в тех землях). После Брунея мы должны лететь в Кантон «Кантон (Гуанчжоу) — город, экономический центр и порт Южного Китая. Административный центр провинции Гуандун. Возник около III века до н.э. В 20-е годы XX в. — центр национально-революционных сил.», где паломники (скорее всего, это террористы — приятели Корженевского) высадятся; затем наш курс лежал назад, через Манилу и Дарвин. Я гадал, сколько из этих гаваней увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать. Может быть, они уже совсем скоро придут к единому мнению. Не так уж трудно будет потом доказать, что я каким-то образом вывалился за борт.
Барри приносил мне поесть. Револьвер снова находился в его владении. Этот человек обладал настолько извращенными взглядами, что казался искренне опечаленным тем обстоятельством, что я оказался «предателем». Во всяком случае, он выказывал мне участие вместо гнева. Мне все еще тяжело было видеть в Бар-; ри и Корженевском негодяев, и как-то раз я спросил Барри, не используют ли анархисты У ну Перссон, дочь капитана, в качестве заложницы, чтобы сделать того послушным. Над этим Барри посмеялся и только покачал головой.
