— Господи, помоги моему неверию.
А передавая ученикам вино, сказал вслух:
— Это кровь моя, она проливается за вас и за многих.
Я пригубил горечь винограда, раздавленного в вино, и сказал:
— Я не стану пить вина, пока не смогу испить его в Царстве Божием. — Царство Божие казалось совсем близким.
Мои апостолы стали переглядываться и перешептываться.
— Как может пророк дать нам в пищу свою плоть? Как напоит нас своей кровью?
Я сказал:
— Покуда не отведаете плоти Сына Человеческого и не напьетесь крови его, не будет в вас жизни. А тот, кто ест мое тело и пьет мою кровь, обретет вечную жизнь. Я воскрешу его в день последний. Он останется во мне, а я — в нем.
Поднялся ропот. Раздался голос Иуды:
Такое учение трудно принять. Кто может слушать это?
Разве не вас я избрал? Разве не вы — мои двенадцать? — ответил я, а потом, как ни сдерживался, все же добавил: — И разве нет среди этих двенадцати дьявола? — Я произнес это вполне уверенно. Я знал, как безгранична сейчас Господня скорбь. — Один из вас предаст меня. Горе ему. Лучше б он вовсе не родился на свет.
Я знал: тот, о ком говорю, близок мне, близок, как мои собственные грехи, как моя безмерная усталость. Мне было его жаль. Предав меня, он будет страдать, и страдания его будут больше моих.
Однако от таких размышлений сил у меня прибавилось. Исполнившись милосердия, я всегда становился сильнее.
Я поднялся из-за стола, снял и сложил свои одежды, перепоясался полотенцем, налил воды в таз и начал омывать ноги ученикам.
Когда дошла очередь до Петра, он сказал:
Неужели ты омоешь мне ноги? Я не допущу этого вовек.
Если я не омою их, тебе не быть вместе со мною, — ответил я.
Тогда омой не только ноги, — попросил Петр, — но и руки, и голову.
У одних учеников ноги были чисты, у других — в зловонной иерусалимской грязи, но я знал, у кого они крепки и надежны, а у кого готовы в страхе пуститься в бегство. Закончив омовение, я произнес:
— Впредь омывайте друг другу ноги, как сделал сегодня я.
Про себя же я думал: «Один из вас предаст меня». Наверно, я даже произнес это вслух, потому что Симон-Петр спросил:
Господи, кто же?
Тот, для кого обмакну хлеб в вино, — ответил я.
И вскоре, склонив голову над чашей с вином, я обмакнул хлеб и передал его Иуде Искариоту. Взгляды наши встретились. Мы многое вспомнили в этот миг. Главное же — разговор наш перед походом в Иерусалим.
В темных глазах Иуды сверкнула показная преданность: так смотрят, когда хотят скрыть свои истинные чувства. Но я принялся уговаривать сам себя, что ошибся, что Иуда все-таки предан мне по-настоящему. Ах, как мне хотелось в это верить! Вера без веры — мне было ведомо это чувство. Поэтому я сказал Иуде:
— То, что сделаешь, сделай скорее.
Я знал и не знал одновременно, ибо очень его любил. И я произнес это очень тихо: никто из сидевших за столом ничего не понял, ученики могли подумать, что я отправляю его с поручением и благословляю на прощанье. Я стиснул его плечо. И он вышел. В черную-черную ночь.
Я был взволнован, точно снова готовился ступать по водам Галилейского моря.
Я произнес:
Даю вам новую заповедь: любите друг друга, как любил вас я. По одному этому люди поймут, что вы — мои ученики. Потому что скоро уйду туда, куда вы не сможете за мной последовать.
Господи, куда ты пойдешь? — спросил Петр.
Вы не можете идти за мною сейчас. Только потом, после.
Господи, позволь мне пойти сейчас, — взмолился Петр. — Я отдам за тебя жизнь. Я готов идти за тобой в темницу и на смерть. — Он клялся и верил своим клятвам. Он был уверен, что не предаст меня никогда. Что ж, даже лучшие воины, любуясь своими подвигами, проникаются верой в собственное величие. На самом деле они не так уж велики и славны. Но они не ведают этого в слепоте своей.
Я произнес:
Скажу тебе правду: не успеет еще и петух пропеть, как ты трижды отречешься от меня.
Не отрекусь! — с горячностью вос кликнул Петр. — Никогда.
Остальные повторили его клятвы.
— Есть у нас мечи? — спросил я
43
Не услышав ответа, я сказал:
— У кого нет меча, пусть продаст одежду и купит меч.
— У нас есть два меча, — признались они и показали два меча с короткими клинками. Один меч тут же схватил Петр.
— Двух хватит, — кивнул я. А сам поду мал: «Не знаю, хватит ли двенадцати легионов ангелов… Не знаю…»
Тут заговорил апостол Фома:
— Господи, как мы поймем, куда идти?
Фома был простаком, и мне обычно приходилось долго втолковывать ему любую мысль. Сейчас я ответил коротко:
— Я и есть ваш путь, истина и жизнь. Никто без меня не придет к Отцу моему.
Впрочем, я знал: уже поздно, и в неведении останется не только Фома.
— Господи, покажи нам Отца, — попросил Филипп.
— Я воплощен в Отце, а Отец — во мне. Верьте.
Ясно, как никогда прежде, я понял: они не верят. И если они не поверят, им недостанет сил, чтобы продолжить мое дело.
— Помните одно: любите друг друга, — повторил я. — Любите так, как люблю вас я.
Никогда я не любил их так сильно, никогда так не жалел за слабость. Сколько бед уготовано для них впереди!
— Знайте, я посылаю вас, словно овец среди волков. Так будьте мудры, как змеи, и чисты, как голуби. Но остерегайтесь людей. Они отдадут вас в руки властей, те будут сечь вас, а правители и цари — вершить неправедный суд. И все из-за меня. Не беспокойтесь о том, что скажете, вам откроется это в час допроса. Говорить будете не вы. Дух Отца вашего будет говорить через вас. — (В этом я уже убедился сам.)
Большинство апостолов устрашились такой участи. Но это и понятно: не многие готовы стремиться вверх, все выше и выше, вопреки своему страху — к высотам веры. Поэтому я добавил:
— Бойтесь не тех, кто может погубить ваше тело. Бойтесь того, кто может ввергнуть вашу душу в ад. Бойтесь его.
Вдруг они наконец сумеют понять страх, лежащий в основе любого другого страха? Вдруг поймут, что смерть — это не конец, а начало? Что счастье и муки после смерти превзойдут все, что они знали доселе? Научил я их хотя бы этому? Чтобы не отворачивались от смерти, чтобы не надеялись спрятаться от страшной кары?
Я знал: все, что я говорил им, — правда. Кроме одного. Я говорил: «Любите друг друга, как люблю вас я». Но к моей любви очень часто бывал подмешан гнев.
И я решил сказать сейчас то, что останется правдой навсегда:
— Нет ничего выше той любви, когда человек отдает жизнь за ближнего. Повторяю: любите друг друга. Это ваш долг.
Я говорил так, словно уже покинул их. И верил в это. Но одновременно я верил, что никогда их не покину. И буду с ними завтра.
Я взглянул на апостолов. Одни были уродливы, другие — покалечены, у кого-то не хватало носа, у кого-то были скрюченные толстые пальцы, у кого-то — кривые ноги. Но апостолы — не только мои последователи, но и друзья. Я возлюблю их.
— Гнали меня — будут гнать и вас. И все из-за меня. Не расскажи я им об их прегрешениях, им не пришлось бы узнать о них вовсе. А теперь им нечем прикрыть свои грехи.
Чудовищный рокот донесся из пустыни, из далекой дали, но — у меня в ушах. Безмерна была ярость дьявола. Раз фарисеям теперь нечем прикрыть свои грехи, дьявол останется без урожая.
— Настанет время, — сказал я ученикам. — когда вас будут убивать, считая это богоугодным делом. Во имя Бога будут вестись войны, а в барыше останется только дьявол.
Сердце мое переполняла горечь утраты: даже завтрашний вечер я уже не проведу рядом с учениками. Но я должен был сказать им так:
— Ваша печаль обратится в радость. Вы познаете самих себя и поймете, что вы то же сыны Небесного Отца.
Я желал, чтобы это было единственной истиной — сейчас и во веки веков, но в то же время знал, что на сердце Отца в этот час лежит камень и камень этот куда тяжелее моего. Выполнил ли я свое предназначение? Об этом я не осмеливался и думать. Вместо этого я поднял глаза к небесам и стал молиться.
— Отче, — сказал я, — верни мне рай, который я познал с Тобой до сотворения мира.
То, что Он был со мной с самого начала и даже до начала всех начал, вселяло надежду. Быть может, это придаст мне силы для грядущих испытаний?
— Отец, — произнес я, — пусть мне не суждено больше жить на этом свете, но здесь остаются мои последователи, и я передал им Твое слово. Прошу, прими их в лоно Твое, обереги от зла, которое захотят причинить им люди. Как Ты во мне, Отец, а я — в Тебе, пусть и они будут в Нас, будут едины с Нами. Тогда мир поймет, что меня послал именно Ты. Как Ты дал мне познать небеса, так и я передам их им, чтобы были едины, как едины мы, я в них, а Ты во мне.
И мне явилась Божья любовь, подобная необычайной красоты зверю. В моем сердце горели его глаза.
Молитвы эхом отзывались в моей груди, и я понял, что должен снова идти в Храм, сейчас, среди ночи. Впереди был третий мой день в Иерусалиме. Я должен идти, скопив все эти вопросы в своем сердце. Пускай они тяжелы, я понесу их, это мое бремя.
