— Иди на танцы.
Нонна подошла к калитке, остановилась. Покачиваясь на каблуках, посмотрела на меня.
— Ты лучше иди в поле один, — сказала она. — Может быть, их там встретишь…
— Говори, говори… — сказал я.
— Я сказала, что мне нравятся такие мужчины, как ты, но это не значит, что именно ты мне нравишься.
Рассмеялась, стукнула калиткой и легкой тенью исчезла в лунных сумерках. У клуба под Сашкину гитару затянули песню… Какой-то бедолага-жук, увлекшийся погоней за своей жучихой, шлепнулся о дерево и свалился мне на голову. Я снял его и подбросил вверх. Жук включил мотор и полетел за первой попавшейся жучихой.
Я все-таки дождался ее. На этой самой покосившейся скамейке. Старуха давным-давно заснула, и ее переливчатый храп тревожил тишину старого дома. Гармошка перекочевала к речке. А гитара умолкла. Нонна и ее подружки еще не вернулись. Из темноты теплой ночи доносился девичий смех, свист, дробный топот.
Береза шумела надо мной, но гроза так и не собралась. Тучи прошли мимо, и в звездном небе величаво засияла луна. Она облила голубовато-серебристым светом крытые дранкой крыши домов, пронизала насквозь листву. Луна выкупалась в речке, вышла на берег и поочередно заглянула во все глубокие колодцы.
Первым пришел из леса он. Если бы я не смотрел в ту сторону, то ни за что не увидел бы его. Он был в плаще, как испанский идальго, и лишь лицо смутно белело. Он остановился, взглянул в ту сторону, где играла гармонь, и отворил калитку председательского дома. Глухо стукнула в сенях дверь, и все затихло.
А потом пришла она. Сначала из тени вымахнула кошка. Два зеленых светофора одновременно зажглись и погасли. Ольга шла быстро и легко. Она была в брюках и куртке с большими металлическими пуговицами. На каждой пуговице — маленькая луна.
Увидев меня, она села на скамейку и, откинувшись назад, долго смотрела на луну. Из леса донесся тоскливый крик.
— Как человек, — сказала она.
Я молчал. По лицу было видно, что она счастлива: глаза сияют, как звезды первой величины, губы улыбаются.
— Андрей, ты заметил, что деревья в лесу ночью кажутся в два раза толще?
— Ты даже это заметила?
Она взглянула на меня, улыбнулась.
— Почему бы тебе не поухаживать за Нонной? Ты ей нравишься…
— Мне нравишься ты, — сказал я.
— Я тебе очень сочувствую, Андрей… Мне тоже нравится один человек, а вот нравлюсь ли я ему — не убеждена.
— Нравишься.
— Ты добрый, — улыбнулась она.
На душе у меня было пусто. И этот теплый весенний вечер, майские жуки, шумящая береза — все это показалось неестественным, как декорации в театре. А я актер, с треском проваливший свою роль.
Снова в лесу крикнул филин. И как мне послышалось, очень сочувственно. А Оля сидела рядом, смотрела на звезды и улыбалась. Я понимал, что мне лучше всего встать и уйти. На старый сеновал. Закутаться с головой в тулуп и лежать. Можно пойти в клуб. Ребята найдут выпить, позову Нонну и буду бродить с ней по темным улицам и изливать свою горечь…
— Ты целовалась с ним? — спросил я.
— Не говори глупости… Посмотри, какая удивительная луна сегодня. А звезды смеются…
— Надо мной, — сказал я.
— Хочешь, поцелую?
— Как сестра или как мать?
— Напрасно стараешься — сегодня ты меня не разозлишь.
— А что, если я дам ему в морду?
— Вот что: уходи!
— Ладно, — сказал я, поднимаясь.
Она тоже встала. Я приблизился к ней и стал смотреть в глаза. Она спокойно выдержала мой взгляд. Припухлые губы чуть улыбались. Я вдруг вспомнил азиатскую пустыню, которую исколесил с экспедицией. Возьмешь в ладонь желтый песок, сожмешь кулак — и песок, просачиваясь сквозь пальцы, медленно уходит. Нечто подобное я испытывал сейчас, глядя в Олины глаза.
— Ты мне нравишься, Андрей, — сказала она. — Если бы ты стал ухаживать за Нонной, я, наверное, ревновала бы… Ну, поцелуй же меня!
Я ошеломлен. С минуту стою как чурбан.
— А как же он? — задаю я глупый вопрос.
Обеими руками она отталкивает меня и говорит:
— Этот мир населен мужчинами-дураками… Ты ведь любишь меня. Ну вот, я рядом. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал… Не спрашивал ни о чем, а поцеловал!
Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но я не мог ее поцеловать. Какой-то бес сидел во мне.
— Ты ведь была с ним, — хриплым, незнакомым голосом сказал я.
— Я люблю его, — шепотом сказала она. — Тысячу лет!
Я все-таки разозлил ее. Она метнула на меня полный презрения взгляд и побежала по тропинке к крыльцу. Отворив дверь, обернулась.
— Но я с ним еще не целовалась, дурак, — сказала она. — Ни разу.
Хлопнула дверь, и стало тихо. Звезды над головой смеялись. Хохотали до упаду. Послышался негромкий треск. Или жук стукнулся о ствол, или вылупился на свет божий запоздалый березовый лист.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Лунный свет нашел щель в крыше. Голубоватый луч блуждал по темному сеновалу. Где-то в углу, под полом, попискивали мыши. Сашка уже давно спал, а ко мне сон не приходил.
Послышались чьи-то шаги, голоса. Один певучий, девичий, другой медлительный, басовитый. Настя со своим кавалером. Гришка называл его Длинным.
Они сели на доски. Это совсем близко от сеновала. Парень кашлянул, потом спросил:
— Отелилась твоя Машка-то?
Настя засмеялась.
— Опять про коров? Эх ты, Вася…
Помолчав, парень обиженно сказал:
— Про коров нельзя, про трактор тоже… Про что же говорить?
— Ты лучше помолчи.
Парень долго молчал, потом сказал:
— Опять приходил Тимофеич… Зовет в колхоз. Может, согласиться?
— У самого голова на плечах.
— У вас, Насть, много не заработаешь… А на мелиоративной станции я больше сотни заколачиваю.
— То про коров, то про деньги…
Парень кашлянул и снова замолчал. Послышался шорох, скрипнула доска.
— Убери ручищу-то! — сказала Настя.
— Уж и обнять нельзя?
— Шел бы ты, Вася, домой…
— Городских-то много понаехало… Приглянулся небось кто-нибудь?
— Потише не можешь? — зашептала Настя. — На сеновале двое спят…
— Насть, пойдем за амбары, а?
— Чего я там потеряла?
— Неласковая ты стала… Настюха!
— Не лапай, говорю!
Но Вася, очевидно, не внял ее словам, потому что скоро раздалась звонкая затрещина. После чего парень обиженно заметил:
— Что за привычка драться?
— Видал, как ихние девчонки танцуют? — сказала она. — По-стильному. А наряды какие?
— Ты все равно красивее… Насть, пойдем, а?
— Ты на чем прикатил-то?
— На велосипеде…
— Садись на него и — до свидания! Пусти, говорю!
— Насть?
— Ну, что Насть? Что?
Доски заскрипели, зашуршала трава. Настя убежала домой. Я слышал, как щелкнула щеколда, потом скрипнула дверь в сенях. Ушла и не попрощалась. Да-а, плохи Васины дела!
Парень с минуту подождал, но ничто не нарушало ночную тишину. Он выругался и затопал по тропинке к калитке. Звякнул велосипедный звонок, скрежетнула цепь. А потом стало тихо. И я наконец уснул.
День стоял жаркий. Пока разгружали машину, железная кабина нагревалась. Крепыш, Малыш и Долговязый обливались потом, ворочали тяжелые мешки с зерном. Я принимал их внизу и сваливал на краю поля. Неподалеку тарахтел трактор с сеялкой. К блестящим гусеницам пристали коричневые комья земли. Желтое пшеничное зерно текло в узкие бороздки и тут же засыпалось землей.
Трактористу тоже жарко. Он разделся до пояса, а голову прикрыл носовым платком, завязанным по краям в узелки. Лицо у тракториста сонное, на лбу слиплись волосы.
Разгрузив машину, я мчался к складу, где меня ждали ребята с приготовленными мешками отсортированной пшеницы. Я обслуживал сегодня три бригады. Иногда по пустынной лесной дороге мы встречались с ЗИЛом. Шофер, белобрысый парнишка лет восемнадцати, широко улыбался и приветливо поднимал руку. У нас все еще не было времени остановиться и поболтать, как это делают настоящие шоферы, работающие на одной трассе.
Студентки перебирали картофель у овощехранилища. Проезжая мимо, я увидел Олю. Она была в синей косынке. Смуглые, красивые руки до локтей испачканы в земле.
На небе ни облака. Деревья стоят неподвижные, ни один лист не шелохнется. Посредине дороги замешкалась ворона. Большая и нахальная. Я подъехал вплотную, и только тогда, несколько раз подпрыгнув, она лениво взлетела. В черном клюве что-то белое. Уж не кусок ли сыра послал вороне бог?
До Бодалова шесть километров. Я чуть не уснул за рулем. Дорога однообразная, жарко. Пожалел, что не захватил транзистор. Включил бы и слушал себе музыку и последние известия. И мой друг Гришка что-то не появляется.
Я бы с ним не заснул. Он заменил бы и музыку, и последние известия. Наверное, пропадает на речке.
