Педагога, что литературу
В нашем классе некогда вела.
Свой предмет, которому учила,
Полюбила с юности она.
И от этой, видимо, причины
Коротала жизнь свою одна.
Внешним видом занималась мало,
На уроках куталась в пальто,
И меня от прочих отличала,
Сам уже не ведаю — за что.
Но судьба любимчиков капризна
И в итоге неизменно зла.
«Пушкин однолюбом был по жизни», —
Как-то раз она произнесла.
«Пушкин был по жизни однолюбом».
И примерный прежде ученик,
Засмеялся громко я и грубо,
Ибо знал наверное из книг
Вульфа, Вересаева и прочих,
Их прочтя с прилежностью большой,
Что не так уж был и непорочен
Африканец с русскою душой.
Помнится, имевшая огласку,
В дневнике михайловском строка:
«Я надеюсь все же, что на Пасху…»
Далее по тексту дневника.
Гнев ее внезапный был прекрасен,
Голос по-девически высок:
«Городницкий, встаньте. Вон из класса.
Двойка за сегодняшний урок!»
И еще ушам своим не веря,
Получивший яростный отлуп,
Снова я услышал возле двери:
«Пушкин был по жизни однолюб.
Женщин на пути его немало,
Но любовь всегда была одна.
В том, что не нашел он идеала,
Не его, наверное, вина».
Мне ее слова понятней стали
Через пятьдесят с лихвою лет.
Замечаю новые детали,
Наблюдая пушкинский портрет:
Горькие трагические губы,
Сединою тронутая бровь.
Так он и остался однолюбом.
Жизнью заплативший за любовь.
Парижская находка
Весна 1982 года в Париже выдалась необычно ранняя и теплая. В апреле каштаны на больших бульварах выпустили стрелки. По вечерам на город налетали теплые дожди, и от влажной весенней зелени кружилась голова. В четверг, 8 апреля, вечером, я быстро шел вдоль улицы Ришелье, направляясь к метро у Пале Руаяль, чтобы поскорее добраться «домой»: жил я в Латинском квартале. От волнения я не замечал, что почти бегу. Мне было отчего волноваться, и день этот я запомнил не случайно. Именно в этот день на мой рабочий стол в зале рукописей Парижской национальной библиотеки на ул. Ришелье, 75, легли семь объемистых пачек документов, совсем недавно поступивших в рукописный отдел. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что это собрание писем, документов, рисунков, газетных вырезок и визитных карточек — материалы архивов князя П. Б. Козловского и Я. Н. Толстого, современников и друзей Пушкина. Здесь я нашел и прочел неизвестные письма Н. В. Гоголя, В. А. Жуковского, П. А. Вяземского, письма Виельгорских, Даргомыжских, братьев Тургеневых… И во многих из них рассказывалось о Пушкине. Я держал в руках пожелтевшие от времени листки разного формата, написанные разным почерком по-русски и по-французски. Как на старых фотографиях, в них застыли мгновения из жизни великих творцов русской культуры, имена которых знакомы нам с детства. Разве что многие из писем были старше самой фотографии, открытой Дагером и Ниепсом в конце тридцатых годов прошлого века.
Архивы П. Б. Козловского и Я. Н. Толстого, живших долгие годы за границей, искали давно и безуспешно. Вот как, в частности, об архиве Я. Н. Толстого писал в конце XIX века Б. Л. Модзалевский: «Толстой умер совершенно одиноким, а потому и имущество его пропало, по-видимому, бесследно. Об этом стоит пожалеть, так как среди него должно было находиться немало интересных… документов, которые он собирал, и писем многих замечательных людей…» Еще раньше о потере архива Козловского сокрушался П. А. Вяземский: «Письменные источники, документы о князе Козловском очень недостаточны и редки. Как я ни заботился об их отыскании, даже у людей наиболее к нему приближенных, но поиски мои остались без успеха».
Итак, это был счастливый случай, это была находка. Вот почему я так хорошо запомнил этот день, четверг 8 апреля. В этот вечер я был последним, за кем закрылись двери зала рукописей. Ничего не поделаешь, рабочий день кончился, надо было уходить.
* * *
Эта находка была неожиданной и удивительной еще и потому, что я, физик, приехал в Париж отнюдь не в поисках этого литературного клада. Днем я читал лекции в университете Пьера и Марии Кюри и работал в лаборатории, а вечером почти все свободное время проводил в зале рукописей Парижской национальной библиотеки.
Я хорошо помню день, когда впервые пришел в этот дом, поднялся на второй этаж и переступил порог небольшого зала рукописей. Сделать это было непросто. Потребовалась специальная бумага из университета, где значилось, что я «являюсь гостем-профессором и работаю в области физики твердого тела». Впрочем, моя профессия не произвела на сотрудников библиотеки никакого впечатления (и это было очень приятно), а их дружелюбие и внимательность с лихвой окупили все хлопоты.
Просматривая в отделе рукописей каталог новых поступлений, я неожиданно нашел упоминание об архиве князя Козловского («Correspondance Concernant les Russes installe a Paris an XIX siecle»[12]). Этот архив оказался сложным переплетением документов и писем, адресованных Козловскому и Толстому. И прежде чем рассказать о нем, я хотел бы коротко напомнить читателю то, что известно о самих адресатах.
Князь Петр Борисович Козловский (1783–1840), известный дипломат и популяризатор науки, один из образованнейших людей своего времени, был не только знаком с Пушкиным и его друзьями, но и написал по предложению Пушкина три популярные статьи по физике и математике для журнала «Современник». И хотя личное общение Козловского с Пушкиным было непродолжительно (с декабря 1835 года по июнь 1836 года), оно оставило большой след в его эпистолярном наследии.
Петр Борисович Козловский происходил из небогатого, но знатного рода. Одна из его сестер, Мария Борисовна Козловская-Даргомыжская, известная поэтесса, была матерью будущего знаменитого композитора А. С. Даргомыжского. Двадцатилетним юношей Козловский начал дипломатическую деятельность в русском посольстве при Сардинском дворе Виктора-Эммануила. После 1812 года он достигает высот дипломатической карьеры, участвуя в работе Венского конгресса, а впоследствии получает назначение полномочного министра при Вюртембергском и Баденском герцогствах. «Дней александровых прекрасное начало» было периодом формирования Козловского не только как дипломата, но и как личности. Неутомимый путешественник, энциклопедически образованный человек, встречавшийся и друживший с Байроном, Гейне, Шатобрианом, с братьями Тургеневыми, а позже с Жуковским и Вяземским, Козловский был патриотом и просветителем, врагом тирании и деспотизма. Не будучи ни декабристом, ни революционером, он сумел сохранить и развить свое гуманистическое мировоззрение и в мрачные годы николаевского режима. Уйдя в отставку в 1827 году, он путешествует по Европе, живет в Париже и Варшаве, терпит нужду и осенью 1835 года возвращается в Петербург. К этому времени относится его сближение с Пушкиным и пушкинским литературным кругом, сотрудничество в пушкинском «Современнике». Находясь под огромным влиянием личности Пушкина, Козловский и сам влиял на поэта, вызывая у него интерес к популяризации естественных наук, к переводам на русский язык латинских поэтов. В незаконченном стихотворении Пушкин так обращался к князю Козловскому:
