— Значит, эти трое взяли на лапу? — перебил генерал.
— Наверняка, — кивнул майор. — Против них давала показания Лариса. Так ее прокуратура выставила клеветницей и шлюхой.
— Жалко девку… — покачал головой Владимир. — А с тобой что?
— В лучшем случае — понижение в должности, в худшем — увольнение. — Сергей печально улыбнулся.
— Знаешь, Сергей, я этого дела так не оставлю! — вдруг загорелся генерал. — Кое-какое влияние у меня еще есть!
— Не надо, — возразил Никольский с полной покорностью судьбе. — Может быть, все к лучшему.
— Что к лучшему? — почти выкрикнул генерал. — Что обливают грязью память Жорки Шадрина?! Что честного человека выгоняют из милиции?! Это, по-твоему, к лучшему?!
Когда Сергей пришел в отделение, он чуть ли не в дверях столкнулся со своим непосредственным начальником.
— Никольский, — ахнул Беляков, — от тебя водкой несет!
— Не фиалками же! Не одеколон пил, — как ни в чем не бывало откликнулся Никольский.
— На, заешь! — Беляков достал из кармана металлическую трубочку от валидола и высыпал на ладонь несколько серебристых шариков. — Японские!
— Зачем? — удивился Сергей.
— А затем, что против тебя начато служебное расследование и у меня в кабинете ждет подполковник из инспекции по личному составу! — выдал подполковник, бешено вытаращившись на Сергея.
— В чем меня обвиняют? — спокойно спросил майор.
— Ну, несанкционированное проведение операции я отбил, сказал, что был в курсе, — махнул рукой Беляков, разом сменив гнев на милость. — Но там еще и непрофессионализм, и ранение Миши Лепилова, и интимная связь с какой-то Выходцевой, и превышение власти, и оговор честных людей…
— Тогда мне эти шарики не понадобятся, — невесело усмехнулся Никольский. — Спасибо, Виталий Петрович.
Разговор происходил у самых дверей отделения. Беляков поджидал здесь Сергея, хотел предупредить. Никольский еще раз поблагодарил кивком начальника, прошел дежурную часть под сочувствующими взглядами сослуживцев и поднялся по лестнице.
За столом Белякова сидел подполковник внутренней службы.
— Товарищ подполковник, я майор Никольский! — доложил Сергей с непроницаемым видом.
…Домой он возвращался понурый.
— Тебя ждут, — открыв дверь, предупредила Наташа. Никольский посмотрел на вешалку. Там висело легкое элегантное пальто.
— Лариса? — воскликнул он полувопросительно-полуутвердительно. Наташа кивком подтвердила его догадку и продолжила излагать имевшуюся у нее информацию:
— Звонил Виталий Петрович. Тебя искал.
— Кто ищет, тот всегда найдет. Нашел, — сказал Никольский и двинулся было в кабинет. Но Наташа за рукав придержала его.
— Насколько я понимаю, у тебя крупные неприятности, Никольский? — спросила она, заглядывая ему в глаза.
— У кого их не бывает, Румянцева? — пожал он плечами.
— Боже, какой идиот! — изумилась она и прижалась щекой к его груди. — Ларисе сильно досталось?
— Порядком, — признался он, сверху поцеловал ее в темечко и отправился в кабинет. Сидевшая в кресле Лариса, увидев Сергея, тотчас вскочила.
— Можете не вставать, Лариса, — Никольский натянуто улыбнулся. — Как мне думается, я уже не начальник.
— Я очень хотела попрощаться с вами, Сергей, — сказала она тихо. — Попрощаюсь и уйду.
— Но все-таки присядьте, — попросил он. Она снова опустилась в кресло, а он присел на тахту.
Вошла Наташа с подносом, на котором были два чайника — большой, с кипятком, и маленький, с заваркой, а также сахарница, печенье, сухарики и две чашки. Увидев эти две чашки, Лариса попросила:
— Не уходите, Наташа.
Та расставила на столике принесенные ею предметы и двинулась на кухню, пояснив:
— Я себе чашку принесу.
Вернулась она почти сразу. Присела к столу и разлила чай по чашкам. Все трое сделали по первому глотку. Ритуал был соблюден, и Лариса, поставив чашку, решительно сказала:
— Я пришла, Сергей, поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.
— За что? — усмехнулся невесело Сергей. — За то, что разрушил вашу жизнь?
— Ее надо было разрушить, — убежденно произнесла Лариса. — Вчера приехал муж, и я все ему рассказала. Завтра я уезжаю.
— Куда? — сразу же спросил Сергей.
— Откуда приехала. В Камышин. Я ведь завоевательница, — добавила она с едкой иронией. — Двенадцать лет назад я явилась сюда покорять Москву.
— И покорили? — ровным голосом спросила Наташа.
— С точки зрения дуры двенадцатилетней давности — безусловно. Престижный муж, загранпоездки, шикарная квартира, автомобиль под задом — все, о чем двенадцать лет назад мечталось как о счастье! Где оно, счастье-то?!
Сарказм, горечь, злая насмешка над собой, презрение к себе прежней ядовитым коктейлем смешались в речи Ларисы. Закончив говорить, она рассмеялась коротким злым смешком. Но тут же на глазах ее выступили слезы.
— Сижу в президиуме, а счастья нет, — не совсем к месту припомнил Никольский чью-то фразу.
Лариса встала, посмотрела на Наташу, посмотрела на Сергея.
— Спасибо вам, Сергей, за то, что до конца пытались защитить честное имя Георгия, за то, что поверили мне… — сказала она искренне. — Пора. До свидания, хороший человек!
Никольский не пошел провожать ее в прихожую. Он сидел на тахте и ни о чем не думал. Его охватила апатия. Все же нелегко ощущать себя проигравшим…
Лариса уже в дверях обратилась к Наташе:
— Вам повезло, Наташенька…
…Сергей из окна смотрел, как элегантная дама уверенно шагала к Спиридоновке.
— Завоевательница, — вспомнил он.
— Она сильная, — поняла его мысль Наташа, тоже провожая взглядом стройную, осанистую, словно в струнку вытянутую фигуру. — Она как стальной клинок: гнешь его, а он выпрямляется.
— Если не сломать, — дополнил сравнение Сергей и посмотрел Наташе в глаза.
Она обняла его за шею и призналась шепотом:
— Мне повезло. Хочешь, я завтра к тебе перееду?
— Не хочу! — совершенно неожиданно отрезал Сергей.
— Почему?! — обиженно удивилась девушка.
— Не хочу до тех пор, пока не перестану думать, что ты сделала это из жалости и сочувствия к поверженному неудачнику, — мягко пояснил Никольский и ласковым движением привлек ее к себе.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ХОЗЯЙКА ЮВЕЛИРНОЙ ЛАВКИ.
В ресторане безумствовал цыганский ансамбль. Молодые цыганки — все, как на подбор, красавицы — трясли покатыми плечами и гортанно покрикивали, придавая пению мужского хора некую степную лихость. Таборной удалью веяло от цыган: волнистые гривы, аршинные усы, разбойничьи бороды.
Солист ансамбля Гулевой — самый лохматый и темпераментный — шел между столиков, и скрипка его рыдала от любви, горя и счастья. «Новые русские» совали цыгану за кушак купюры разных стран. Дым стоял коромыслом.
Совершив круг по залу, Гулевой закончил партию пронзительной кодой и скрылся за кулисой. Его проводили шквалом аплодисментов.
В тесном закутке, отгороженном от зала, сидел за столиком Никольский.
— Извините, Сергей Васильевич, — сказал Гулевой, вне сценического образа тихий, интеллигентный человек. — Может быть, принести вам чего-нибудь?
— Спасибо, — отказался Никольский. — Давайте продолжим. — Он достал из кейса фоторобот какого-то человека и показал его цыгану. — Посмотрите, пожалуйста, вы ничего не напутали?
С портрета глядело молодое лицо, обрамленное бородой и неопрятными патлами. Глаза бородача были прикрыты очками.
Гулевой подсел к столику, в очередной раз взглянул на фоторобот и сказал уверенно:
— Ничего. У меня хорошая зрительная память.
— Мы проверили, — сообщил Никольский. — Такого журналиста нет.
Гулевой виновато пожал плечами.
— Но он показал удостоверение. Правда, рассматривать мне было неудобно. И журнал приносил — тот же номер…
Раскрытый журнал, пожелтевший от времени, лежал на столике.
— А как он вышел на вас? — поинтересовался Никольский.
— Случайно. Напал на эту заметку, — Гулевой кивнул на журнал, — и решил проследить историю нашей семьи. Очень удивился, что брошь сохранилась.
Никольский взглянул на черно-белую фотографию броши, помещенную в журнале.
— Зачем же вы такую ценную вещь в доме держали? — спросил майор укоризненно.
— А где же еще держать? — удивился цыган. — Из поколения в поколение берегли. Да, видно, судьба…
Гулевой прислушался к песне, звучавшей в зале, выждал и, поймав нужный момент, неожиданно лихо гикнул. Скрипка в его руках закричала раненой птицей, он поднялся и выскочил из-за кулисы, встреченный новым шквалом аплодисментов.
В кабинете Никольского сидели Котов и Лепилов. Никольский читал им тот самый пожелтевший от времени журнал, который вместе с Гулевым рассматривал в ресторане.
— «Небезызвестный господин Мокташев в который раз удивил Москву. На зеленом сукне Английского клуба нефтяной король за час выиграл у графа Безбородко сто тысяч рублей. Разоренный граф был вынужден отдать фамильную реликвию — брошь, подаренную его прабабушке Екатериной Великой».
