class="p1">
Из интервью Иосифа Аллилуева:
«Знаете, когда мы стали перезваниваться и она заговорила о возможном возвращении в Москву, я оказался в сложном положении. Я же не мог сказать матери, чтобы она не приезжала. Сиди, мол, и не рыпайся. Если бы я так сказал, то не знаю, что было бы. Но я и не уговаривал. Лишь пару раз высказал мысль, что живут же люди как люди, вместе с семьей, а не через океан. Может быть, это и было воспринято, как «выманивание».
Когда она приехала, то тут начались просто чудеса. Я никогда и никому этого не рассказывал. К тому времени прошло 17 лет, как мы были оставлены, выросли в этой стране, а не в Америке. И тем не менее с ее стороны не было даже намека на чувство вины за то, что устроила нам сложности, неприятности. Может быть, и жизнь была бы у нас другая. Никакого раскаяния, а, наоборот, был произведен «смотр войскам»: квартира не такая, жена не такая, сын не такой. Короче, пошло-поехало… Мне ее фраза запомнилась: «Я вернулась к тому, от чего уехала!» А к чему ты хотела вернуться? У нас ничего не изменилось.
Потом был просто безобразный эпизод. В партком института, где я тогда готовился защищать докторскую диссертацию, от матери пришло письмо, напечатанное на машинке с двух сторон страницы через один интервал. Представляете, как много! Там говорилось, что я карьерист, приспособленец, пролезший в партию антисоветский человек. Она требовала исключить меня из партии, лишить всех ученых степеней и званий, а после всего этого выслать на Сахалин. Конечно, это было бы смешно, если бы не было так грустно: вернулась из Америки, чтобы бороться за чистоту коммунистических рядов. Хотя время было уже другое, но на парткоме все же разбирались. Резюме было такое: спокойно живите, работайте, а матери посоветуйте обратиться к психиатру. Между прочим, попади такое письмо в другую пору и в другие руки, еще неизвестно, чем бы кончилось. Вот такая мерзкая история.
Больше мы не виделись. Так и не пришлось просто вдвоем посидеть, поговорить. Думаю, что уже и не увидимся. Знаете, когда человеку уже под 60, как мне сейчас, ему родители не очень-то уже и нужны. Да и потом все так запутано, столько всего было сказано и написано, что строить на этом какие-то новые взаимоотношения уже просто невозможно…».
«Возвращение» Светланы Аллилуевой в Москву длилось всего месяц. Она очень лаконично и явно неохотно вспоминала об этом времени в разговорах с нами. Быть может, пришло позднее осознание своих новых ошибок в отношениях с родственниками, а может, наоборот, окончательно уверилась в своей правоте и непогрешимости. Не нам ее судить.
Можно сказать лишь одно: человеку свойственно представать перед собеседниками таким, каким, по его ощущениям, он соответствует уже сложившемуся образу. Мы видели в Светлане Иосифовне человека тонкой душевной организации, трагической судьбы, неуемного характера. Такой она и была с нами.
Обо всем остальном предстояло судить по самым разным фактам, событиям, свидетельствам.
В результате всех семейных неурядиц, родственных разборок и склок с властями мать и дочь оказались в Москве так же одиноки, как и на чужбине. Светлане постоянно казалось, что за ней следят, подслушивают ее телефонные разговоры, постоянно преследуют журналисты. Справедливости ради надо сказать, что подчас за такой негласный надзор она принимала, быть может, несколько повышенное внимание властей.
Предложили, например, отличную квартиру в элитном доме на улице Алексея Толстого в Москве, а Светлана отказалась, сказав, что не желает жить среди партаппаратчиков и кремлевских чиновников.
Для учебы Ольги были предложены несколько лучших столичных школ, но ни одна не устроила — всюду мерещилась «советская казарма». Меж тем учителя, беседовавшие с дочерью, были поражены ее вопиющим невежеством и неуживчивым упрямым характером.
В Москве Светлана пыталась восстановить отношения с некоторыми старыми друзьями, бывшими коллегами, но и это не удалось. Люди сторонились ее. Известно лишь о встрече с Федором Федоровичем Волькенштейном, человеком, которому она посвятила свою первую книгу «Двадцать писем к другу».
Из интервью Светланы Аллилуевой:
«Этот месяц был сплошным кошмаром. Меня все время мучила мысль: зачем мы приехали сюда? Это было каким-то неоправданно опрометчивым шагом, идиотством каким-то. Я сама навесила на себя старые цепи. Между прочим об этом же мы говорили и с Федором Федоровичем Волькенштейном, Фефой, как я его называла. Это были его слова: «Зачем ты приехала сюда? Мы все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети и без тебя в порядке. Что тебе здесь делать? Позволять и дальше, чтобы тебя использовали для пропаганды? Ведь тебе этого не нужно?» Мне нечего было ответить. Я была не готова сказать ему, что мы уедем. Еще надеялась…
Я уже говорила вам, что по натуре во многом мистик. Очень верю во всякие предзнаменования, астрологические прогнозы, верю в сны. Я их очень четко помню, словно это была явь. И вот в ту московскую пору то ли во сне, то ли во время беспокойного ночного бдения мне явился образ страны, в которой я никогда не жила, но где родились, жили, любили почти все мои предки. Всю ночь я повторяла лермонтовские строки: «Быть может, за стеной Кавказа сокроюсь от твоих пашей, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей». Это видение было настолько зримым, что уже наутро у меня было готово решение: нам с Ольгой сейчас самое место в Грузии. В Москве мы уже не могли больше выдержать. Я написала письмо в правительство, умоляя разрешить нам уехать».
Кавказский щит
Во время нашего визита в Светланину обитель в Лондоне она показывала нам несколько фотографий, сделанных в последние десятилетия. На них были индийские и европейские друзья, американский муж и его родня, много Олиных фотографий. Не было только фото ее последней поездки в Москву, но зато несколько ярких о жизни в Тбилиси. Мать и дочь пробыли в Грузии почти полтора года. Помните — в Москве только месяц! Значит ли это, что, прикрывшись от «страны господ, страны рабов» кавказским щитом, она обрела умиротворение? Увы, это оказалось лишь очередной иллюзией. И все же, перебирая фотографии, Светлана не без удовольствия вспоминала о том времени.
Из интервью Светланы Аллилуевой:
«Мы с Олей прилетели в Тбилиси под Новый, 1985 год. Все складывалось замечательно. Нас окружили доброжелательные, приветливые люди. После тягостного пребывания в Москве появилось ощущение полной свободы. Нам дали очень хорошую и удобную трехкомнатную квартиру, правда, в доме партийных
