Она лишь смутно сознавала, что проходит через ту секцию магазина, где на пыльных полках собраны небольшие статуэтки и картины, — в рамах и без. Она смотрела прямо перед собой, но — в пустоту; у нее не было сейчас настроения любоваться произведениями искусства, будь они антикварными редкостями или, наоборот, дешевыми подделками. Тем удивительнее показалось то, что так неожиданно и резко заставило ее остановиться, — как будто она никогда раньше не видела этой картины.
Возникло такое ощущение, словно картина увидела ее.
3
Никогда в жизни Рози не сталкивалась ни с чем подобным. Картина притягивала ее к себе с мощной силою. Но это не показалось ей странным — она уже целый месяц ничему не удивлялась. Не сочла она эту силу неестественной (по крайней мере сначала), и вот почему. За четырнадцать лет брака с Норманом Дэниэльсом, когда она была отрезана от всего мира, у нее просто не было инструментов для того, чтобы отличать естественное от неестественного. Для определения естественности происходящего в тех или иных ситуациях она в основном использовала опыт, почерпнутый из телевизионных передач и редких фильмов, на которые ее водил муж (Норман Дэниэльс не пропускал фильмов с Клинтом Иствудом в главных ролях). В рамках полученного опыта ее реакция на картину, которую она увидела в магазине, казалась ей почти естественной. Героев кинофильмов и телевизионных постановок вечно что-то сбивало с ног в прямом или переносном смысле.
И потом, все это не имело значения. Имело значение лишь то, как картина позвала ее, вытеснив у нее из головы все, что она сейчас узнала про свое кольцо. Картина заставила ее забыть, как она собиралась выбраться из этого магазина; затмила собою мысли о том, какое облегчение почувствуют ее стертые ноги, когда она сядет в автобус Голубой линии, останавливающийся перед «Горячей Чашкой»; заставила ее забыть обо всем. Она лишь думала: «Ты только взгляни! Разве это не самая чудесная картина на свете?»
Написанное маслом полотно в деревянной раме, около трех футов длиной и двух высотой находилось между сломанными часами и маленьким обнаженным херувимом. Неподалеку были выставлены другие произведения искусства (старая гравюра собора Св. Павла, акварель с фруктами в вазе, гондолы на рассвете на Большом канале Венеции, изображение охоты со сворой собак, несущихся по залитой туманом английской вересковой пустоши), но она едва взглянула на них. Взгляд ее приковала к себе лишь картина с женщиной на холме — и только. По сюжету и исполнению она не очень отличалась от картин, сваленных кучей в комиссионных магазинах, антикварных лавках и на придорожных распродажах по всей стране (и, вероятно, по всему миру). Но картина притягивала ее взор, вдохнула в нее мысли и чувства под стать чистейшим откровениям, присущим лишь глубоко затрагивающим нас произведениям искусства — песне, заставившей нас плакать, роману, позволившему посмотреть на мир иначе, стихотворению, благодаря которому вы ощутили прелесть жизни, танцу, заставившему на несколько минут забыть, что когда-нибудь нас не станет.
Ее эмоциональная реакция была столь внезапной, горячей и совершенно не связанной с ее реальной повседневной жизнью, что поначалу рассудок пришел в полное смятение, не дав решения, как быть с этим наплывом чувств. Секунду или две сознание Рози походило на коробку передач, неожиданно соскочившую на нейтралку, — двигатель ревет как бешеный, но безрезультатно. Потом врубилось сцепление — рычаг переключения передач плавно скользнул на место.
«Это именно то, что я хочу для своего нового дома, поэтому я так возбуждена, — подумала она. — Вот что мне надо, чтобы дом стал по-настоящему моим».
Она охотно и с благодарностью ухватилась за эту мысль. Правда, дом будет всего лишь комнатой, но ей обещали большую комнату с маленькой кухонькой и отдельной ванной. В любом случае, это будет первый дом в ее жизни, принадлежащий ей одной. Оттого он и будет играть такую важную роль, и оттого вещи, которые она выберет для него сама, тоже будут так важны… И первая вещь станет самой главной — ведь она задаст тон всем остальным, вообще всему, что последует за ней.
Конечно, комната, в которой она будет жить, служила пристанищем для многих одиноких, малообеспеченных людей. Они жили до нее и будут жить после. Но пока она будет там жить, это будет ее комната. Последние пять недель явились переходным периодом, переправой между старой жизнью и новой. Когда она переедет в комнату, которую ей обещали, ее новая жизнь — ее самостоятельная новая жизнь — начнется по-настоящему, и… эта картина, которую Норман никогда не видел и о которой никогда не высказывал своего суждения, — та, что будет принадлежать только ей, — может стать символом новой жизни.
Вот так ее рассудок — здравый и совершенно неискушенный — моментально объяснил, определил и разложил по полочкам ее неожиданную острую реакцию на картину с женщиной на холме.
4
Это была единственная застекленная картина в проходе (Рози понятия не имела, что полотна, написанные маслом, обычно не держат под стеклом, потому что им нужно дышать), и в нижнем левом углу ее был приклеен желтый ярлычок с надписью «$75 или?».
Она потянулась к ней задрожавшими руками, взялась за раму, осторожно сняла картину с полки и пошла с ней обратно по проходу. Старик с потрепанным чемоданчиком был все еще на прежнем месте и продолжал наблюдать за ней, но Рози не замечала его. Она подошла прямо к прилавку и осторожно положила картину перед Биллом Стэйнером.
— Что-то пришлось вам по вкусу? — спросил он.
— Да. — Она постучала пальцем по ярлычку в углу рамы. — Тут написано: семьдесят пять долларов, а дальше стоит вопросительный знак. Вы говорили, что можете дать мне полсотни за мое свадебное кольцо. А хотите поменяться? Мое кольцо — на эту картину?
Стэйнер прошелся вдоль прилавка, откинул крышку в проходе и, обойдя прилавок, подошел к Рози. Он взглянул на картину так же внимательно, как осматривал ее кольцо, но на этот раз в его взгляде можно было прочитать удивление.
— Не помню такую. Не думаю, что видел ее раньше. Должно быть, отец подобрал ее где-то. Он у нас любитель искусства, а я — просто мистер Принесь-Отнесь-Подай-Пошел Вон.
— Это значит, что вы не можете…
— Торговаться? Это уж слишком, мэм! Я готов торговаться, пока коровы не вернутся осенью с пастбищ, если дать мне волю. Но на этот раз я не получу такого удовольствия. Я счастлив пойти вам навстречу — по рукам. И мне не надо будет смотреть вам вслед, думая, не прогадал ли я.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
