Но – что сумеешь высказать всем тем, если вот одного близкого Сергея Маркова, и с глазу на глаз, – никак не убедить?
– Я согласен, Сергей Леонидыч, выйти из войны одним – это некрасиво, это будет даже позорное пятно перед Европой. Но эти пятна в истории не навечно. И не такое забывалось. А что делать, если мы к этому уже всё равно скатились? Мы – в пропасти, уже летим.
– Но союзники не только морально этого не простят – они нас реально накажут.
– Прервут нам кредиты и техническое снабжение? Так мы и в войну от них не много получали. А нам и давно пора стоять на своих ногах. И на своих деньгах.
– Да прежде всего – интернируют наши бригады во Франции.
– Тоже не на век, подержат – потом отпустят. А нечего было их туда и посылать.
– А – если прямо пошлют на нас войска?
– Не раздвоиться им. А как пошлют? Через Архангельск?..
– Через Владивосток. Японцев и китайцев.
– Э-э-то вилами писано. А мы тут погибаем – страшней и быстрей.
Марков уже прежде отвергал по-главному, – но, быстрый, сметливый, вот невольно втягивался в обсуждение, покручивал генштабистский серебряный аксельбант на груди:
– Ну а если немец пойдёт на нас, оставленных, по всему фронту?
– Вы же видите: вот не идёт. Хотя нас сейчас только толкни, мы и покатимся. Да Германия как рада будет освободиться от Восточного фронта.
– И бросит все силы на запад. И тем непростительней нам перед союзниками.
– Ничего, у них теперь Америка.
– Ну, разберём варианты, – всё больше втягивался Марков. – Если союзники победят Германию без нас – они же нам всё равно не простят.
– Воевать против нас после войны? Не будут, их общество откажется.
– А если, благодаря нашему выходу, наоборот, Германия победит союзников? – то как она потом на нас обернётся? Какое иго нам навяжет? В рабов превратит.
– Германии победить Антанту с Америкой? За год – не успеет, а потом будет поздно: не выдержит, истощится. А мы за то время, может, уже оправимся, укрепимся, не такая будет армия, не такой тыл. Да хуже сегодняшнего – с нами ничего не может быть. Продолжать войну при сегодняшнем развале – мы теряем себя уже наверняка и полностью. Россию как таковую. Сейчас нам платить, – настаивал, переклонился к Маркову, – самим существованием России! разве вы не видите?? Нет, всякий выход – лучше. Есть поговорка: соломенный мир лучше железной драки.
Запомнил от того вагонного спутника, донца.
– Но – не для офицера! – жёстко видел Марков. – Не можем мы, не можем никак выйти из войны без огромных потерь.
– А народ, совершающий революцию, всегда страдает. Это неизбежно. Конечно, Государь мог выйти из войны без малейшей потери земли и без выплаты репараций. А сегодня – у нас нет такой сильной власти, чтобы выйти благополучно. А выйти не-об-ходимо!
Марков отрывисто расхаживал по кабинету, снова садился в своё кресло запрокинувшись. Думал. Его густые стриженные бобриком волосы не колебались при том никак.
– Недовоёванная война! – это что? Это значит – через несколько лет снова война. Значит, с порога – новая гонка вооружённых сил.
– В нашем сегодняшнем – этим уже не испугаешь. Хуже – не будет.
– А если Германия – да вдруг помирится с Англией и Францией – за счёт нас? За счёт нас – почему бы им не помириться? И – дели нас, бери кто хочешь, со всех сторон.
О-о-о-ох, только и мог выдохнуть Воротынцев.
И сабля остра – но и шея толста. Как, правда, всё предвидеть?
Но хоть бы и сто раз был прав Марков, а я бы не нашёл аргументов, – а всё равно из войны надо выходить, выходить, выходить. Как никогда опасно – но и нужно как никогда.
– Да Георгий Михалыч! Да в какую компанию вы попадаете и меня тянете? Вместе с Лениным?
Вместе с Лениным?.. Это – уже ставил перед собой Воротынцев. Ловушечное положение?
– Нет, не вместе! – напрягся. – Раньше него!
Убедить Маркова? И скольких ещё потом? Сгорая:
– Да вот, вчерашний ваш отчёт о печати на фронте. «Окопная правда», «Солдатская правда», просто «Правда», и все лживые листовки, – они же льются! их же каждый день читают во всех дивизиях! Поймите: «Кончать войну!» – уже брошено! и этого не завернуть, не остановить! И это захватит солдат до конца, я знаю! Это – уже к прошлой осени созрело, только подожги! Потушить этого – уже нельзя. Но надо – перехватить! Выйти раньше самим – для спасения России! А Ленин – больше раздору, гражданская война, он так и зовёт открыто! Он ищет – для международного пролетариата, не остановится платить и кусками России.
Марков осваивался. Не оттолкнулся.
Воротынцев горячо смотрел в быстрые умные его глаза. Да! – он был идеален для ядра сопротивления.
И глазами – ещё напор! Призыв.
– Но – какими силами додержать фронт?
– А вот – какими? Я думал. Думал. Отдельных здоровых частей – кавалерийских ещё можно набрать. И казачьих. А пехоту – надо отделять здоровую часть от больной. Надо найти форму перестроя, извлекать сохранившихся воинов из нынешних частей. Как вот сейчас – национальные части отделяются – стянуть и нам здоровое, боевое в отдельные кулаки. Каждый такой один батальон будет стоить сегодняшней расхлябанной дивизии. Они – и удержат узловые места фронта, если надо.
Марков щурился:
– На ходу войны – и строить другую армию?
– Да Гурко же вот отстроил за зиму сорок новых дивизий. Да он и сейчас взялся бы, я уверен. У него эти мысли, может, уже и есть.
Марков – захватывался. Но, сплетя пальцы на колене, сдерживал себя:
– А советы депутатов? Сразу пронюхают. И не допустят!
– Но у нас и выбора нет. И сроков нет, – отсекал Воротынцев.
Марков встречно остро смотрел:
– Ну что ж, давайте – вдвоём поговорим с Деникиным. А если его убедим, то будем проситься на доклад к Алексееву.
– Не-ет, – выдохнул Воротынцев. – Алексеев – не тот человек. Он – никогда не решится поперёк правительства. А лучше… Лучше вы добудьте у Деникина мне командировку к Гучкову! Я – стрелой к нему слетаю. И если – может быть – да проснётся прежний Гучков!? – так он и поймёт, и примет. Он – способен принять! Он – умеет резко поворачивать! А там – убедит он правительство или разгонит – ему и карты в руки.
* * *
А дома – нет, так и не стало покоя. Что-нибудь непременно случится каждый раз.
Не помогло его решение. Не помогли уверения.
То опять начнёт вычитывать его старые письма к ней, да не с листиков, а прямо наизусть.
Ну разве помнишь свои письма прежних лет? Узнаёшь: а, да, это могло быть, как будто моё. А как будто и не моё. Такие шёлковые ласковости – неужели это я мог писать?
Никак бы теперь не повторил. Никак.
А читалось всё это – в укор: как тогда было хорошо – и как теперь плохо. И как она теперь безвыходно несчастна.
– Линочка, ну что за странное у тебя наслаждение: всё время быть недовольной и жаловаться? Всё время я сдавлен, как бы только перед тобой не провиниться.
– А ты – не провинивайся! – придвигалась и вглядывалась пытливо, глаза в глаза, с пламенем неизрасходованным. – А ты не провинивайся! С чего всё началось?
Началось, началось, но право же – кончили, всё.
– Пойми, я не могу каждый день входить в дом, ожидая навала мрака.
– А ты не подумал, как же могу я в этот мрак не входить, а жить в нём двадцать четыре часа? И должна встречать тебя жизнерадостной улыбкой?
– Но мы же с тобой условились, поняли: всё – миновало. Голова без того напряжена, кругом беда. Нельзя же так друг друга подбивать.
А её подхватывало, как осенний листок над костром, кружило, несло, подпаляло ещё:
– Вот именно, не подбивать друг друга! А зачем же ты меня подбил??
ДОКУМЕНТЫ – 19
26 апреля
ИЗ ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ – В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ
Генерал Людендорф протелеграфировал Восточному Главнокомандующему:
Русское предложение вести переговоры со Стекловым принимается. Базу переговоров составят директивы от 16 апр. «Тайная операция». Кроме того надо обсудить: поставку русского зерна Германии по дешёвой цене; отмену конфискации немецких имуществ в России… Надо облегчить русским отказ от территорий в Литве и Курляндии: ссылкой на требования денежного возмещения за более чем миллионный излишек военнопленных в наших руках; подчёркиванием нашего намерения считаться с национальными претензиями литовцев и курляндцев в способе их присоединения к Германии.
Вопрос об общей мирной конференции подниматься не должен. Германия и Россия быстрей договорятся одни.
112
Гучков снова болен. – Не может повернуть правительства. – Уйти одному? – В безсилии.Только-только стал Гучков выздоравливать – а волненья этих бурных дней опять подкосили его. В ночь на вчера было два сердечных припадка, и вчера весь день пролежал, и сегодня почти. Приезжало два профессора сразу. (И Маша конечно, но категорически отправил её.)
