Моего мнения никто не спрашивал. Я чувствовал себя бумажным корабликом, попавшим в бурный весенний ручей. И мне это совсем не нравилось. Привык уже думать, что Томская железная дорога – моя. Полностью. От идеи до воплощения. От черты на карте до первого гудка паровоза. Столкнувшись с необходимостью участия в предприятии абсолютно беспринципных, готовых продать кому угодно что угодно финансовых акул, испытывал какое-то разочарование. И еще едва сдержал себя от порыва пойти вымыть руки после их рукопожатий…
– Вы уже решили, Герман, на сколько акций дороги станете сами подписываться? – дождавшись, когда все, кроме них с сыном, откланяются и уйдут, поинтересовался старший Асташев.
– Конечно, – улыбнулся я, допив прежде кружку пива. – На миллион. Как барон говорил: подписаться – не значит немедленно выложить деньги?
– Это хитрый еврей сказал, – уточнил Вениамин и засмеялся. – И мне это тоже по нраву. Так ведь, отец?
– Ну ежели так, да еще и не сразу, и мы на миллион, – закивал Иван Дмитриевич. – Еще и наш покровитель…
– Николай Николаевич, – вставил ротмистр.
– Великий князь Николай Николаевич изволили на сию же сумму интерес проявить.
И снова моя догадка подтвердилась. Так и знал, что их предприятия крышует кто-то из родни императора.
– Михаил Константинович Сидоров был у меня вчера, – зачем-то понизив голос, таинственно выговорил Асташев. – Хвалился, будто бы вы с ним на доклады в Вольном обществе записаны.
– Точно так. Двадцать девятого числа в Николаевском зале городской думы.
– Эти… банкиры, должно быть, о том не ведают?
– Особо я их в известность не ставил.
– Вот и ладно, – обрадовался старый седой лис. – Вот и славно! О прожекте вашем через этот доклад, поди-кась, все Отечество узнает?
– Я на это надеюсь. Да к чему вы это, Иван Дмитриевич?
– А к тому, Герман Густавович, что вот и Сидоров очень рекомендовал подписку на акции публично устроить. Он уже и письма разослал. И Григорию Петровичу Елисееву, и Василию Александровичу Кокореву… Помните, мы на его подворье в Первопрестольной останавливались? И Петру Ионовичу Губонину. Это тоже не последний человек, и к чугунным дорогам интерес имеет. Они и сейчас у Мельникова прожект на горнозаводскую дорогу держат. Все к государю дорогу не найдут…
– Ого!
– Этим-то господам, чтобы нехристям вороватым нос утереть, и по мильону поди жалко не будет. – Кавалерист, успевший расстегнуть шитый камзол и допить обе заказанные в самом начале кружки, чувствовал себя вольготно.
– Оно, может, и жалко, – подмигнул отец ротмистра. – Так и подписка на акции – это не нож к горлу.
– Я, вы, Сидоров… – Я загибал пальцы, опасаясь ошибиться. Забавно было считать таким образом миллионы в драгоценном металле. – Елисеев, Кокорев и Губонин. Всего шесть. Против их… – Махнул головой за плечо.
– Против их двух, – поддакнул золотопромышленник. – А ежели вы упрямиться не станете да к князю Константину на поклон пойдете, так и с Михаилом Христофоровичем стакнуться несложно станет. Да и с государем…
– А Штиглиц с Гинцбургом останутся не у дел, – согласился я. – И прав у них будет не больше, чем у прочих. Прекрасно!
– Барыши свои они все одно получат. Однако же не со всего капитала, а с малой части. Оно, конечно, вроде и не мое дело, Герман Густавович, только не по-людски как-то – в государеву казну руки-то совать. Поделом им…
– Можно подумать, великие князья… – начал я и был тут же прерван ставшим вдруг жестким, как отцовский ремень, Асташевым:
– А не нужно! Не думайте, Герман Густавович. Не наше это. Они внутри семьи всегда сговорятся, а мы от дум сих скорбных волосья с головы теряем.
– Möchten Ihre Geste noch was?[10] – не глядя на Асташевых, спросил у меня подошедший половой.
– Nein, danke, – ответил, опередив меня, ротмистр. – Мы уже уходим… Putain allemand![11]
Глава 4
Прелюдия к медным трубам
Графа Строганова было трудно не узнать. Высокий, прямой как жердь, седой насупленный старик в генеральском мундире. Он него веяло таким аристократизмом, такой привычкой властвовать, что, хотел он того или нет, вокруг его стула образовалось свободное, никем не занимаемое пространство.
Честно говоря, не ожидал его увидеть в Николаевском зале Санкт-Петербургской городской думы, снимаемом Вольным экономическим обществом под публичные доклады. Была крошечная, микроскопическая надежда, что лекцию посетит кто-нибудь из царских детей – Александр, а еще лучше – Николай. Но сколько я ни вглядывался в лица, царевичей не опознал. А вот Строганова было невозможно не заметить.
Артемка развешивал заранее приготовленные карты, схемы и графики, а я продолжал выискивать знакомые лица.
Сидоров – это понятно. Его доклад только что кончился. Купец ответил на несколько вопросов и занял место в первом ряду. Хотел и меня послушать. Жаль красноярского золотопромышленника и энтузиаста северного морского пути. Он готовился, нервничал. В Кронштадт ездил, на первый и единственный в мире ледокольный русский буксирный пароход «Пайлот» смотрел. С хозяином его, Михаилом Бритневым, разговаривал, чертежи выкупил. А публике не угодил. Не нашлось в спиче той изюминки, что разжигает в сердцах любопытство. Оставалось после его слов ощущение, будто сибирский богатей с жиру бесится. Будто проводка караванов кораблей через Северный Ледовитый океан – это такая изощренная прихоть. Вот уж не хотелось бы, чтобы и моя речь о чугунке была воспринята обывателями как оправдание для относительно честного разворовывания казенных средств. Не хотелось так сильно, что я намеренно убрал из доклада все абсолютные финансовые показатели, выраженные в рублях. Оставил только относительные, вроде «стоимость перевозок снизится втрое от того, что есть теперь».
Артемка – молодец. Если бы не его твердая рука и верный глаз, и не знаю, удалось бы воплотить идею с наглядными материалами. Из меня-то художник никакой. От слова «худо» если только. А вот у молодого Корнилова рисование здорово получается. Буковки вывел – одна к одной. Стрелки все ровненькие, круги, что характерно, круглые, а не как у меня получались – гибрид дыни и кляксы. Я денщику своему, как тушь на плакатах подсыхать стала, предложил отдать его учиться художествам. Так он застеснялся. Покраснел, бубнить что-то про братьев и настоящих казаков принялся. Ну не дурень ли? Пообещал его в галерею какую-нибудь сводить. Настоящие картины показать. Может, тогда решится…
Лица, лица, лица. Много студентов. Несколько офицеров – издалека не разглядеть ни знаков различия, ни полковой принадлежности. Вон те господа с толстыми блокнотами и карандашами в руках – наверняка журналисты. Или, как их сейчас называют, корреспонденты. Чиновники. В основном в черных мундирах Министерства путей сообщения, но некоторые и из МВД, и даже из Морского министерства. Этим что здесь надо?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
