За рассказами о своей боевой не совсем уже молодости Наум Абрамович не забывал и просвещать меня в части ещё неосвоенных мною секретов парикмахерского искусства начала 1970—х. В первую очередь меня интересовали способы окрашивания волос, и тут для меня, привыкшего к уже готовым составам, открывались совсем неожиданные горизонты.
В то время как загнивающий запад давно завоевала продукция от компаний «Schwarzkopf», «Wella», «L’Oréal», «Revlon» и прочих монстров индустрии красоты, в Советском Союзе по большей части («Чародейка» всё же слегка выбилась в авангард) до сих пор пользовались допотопными методами. Вот как, к примеру, в нынешнее время делалось ставшее недавно модным мелирование. На голову клиентки надевали каучуковую шапочку с отверстиями или просто целлофановый пакет с дырочками в шахматном порядке. Тоненькие пряди доставали через отверстия и окрашивали гидроперитом (перекисью водорода), затем заматывали в фольгу. В простонародье техника называлась просто — «перышки».
— Многие предпочитают обесцвечивать волосы в домашних условиях, — просвещал меня Кац. — Например, берут раствор мыла и 32 % перекиси в таблетках. Либо мыльный порошок, перекись водорода, нашатырный спирт и пищевую соду. Но я не рекомендую, легко можно напутать с пропорциями или временем выдержки, а в результате волосы «сгорят» или получат совсем не тот цвет. Уж лучше потратить немного времени и денег, но сделать это качественно в парикмахерской.
По — моему, данная информация предназначалась в том числе и для ушей его очередной клиентки, которая как раз пришла на обесцвечивание.
Поведал Наум Абрамович и про способы окрашивания или ухода за волосами с помощью отваров трав. В дело шли отвары ромашки, шелухи лука, кора ивы, липовый цвет… Как говорится, голь на выдумку хитра, подозреваю, что такие способы — даже не советское, а чисто российское изобретение.
Самыми доступными красками для ухода за темными волосами сейчас считались хна и басма. Различные их пропорции давали разный цвет волос: от ярко — рыжего до почти чёрного. Кашицу из смеси красок наносили на волосы и оставляли для желаемого результата.
Но и тут находилось место для народного ноу — хау. Для темных волос также применяли… крепкий кофе, который придавал волосам коричневый оттенок. А крепким настоем чая
смачивали волосы, которые значительно и надолго изменяли свой цвет. Самым же «радикальным» был способ окраски темных волос чернилами: волосы становились иссиня — черными, но такая краска была очень нестойкой.
— У нас в «Чародейке» почти Запад, а вот многим советским парикмахерам приходится покупать обычные ножницы и перетачивать, — объяснял Кац. — У парикмахерских угол заточки должен быть 45 градусов, а у бытовых он составляет 30 или 70 градусов. Кто куда носят девочки перетачивать, обычно на завод. А вот филировочные ножницы, сам видишь, даже у нас в диковинку. В Союзе их не выпускают, достаём импортные, кто как умудряется, но обычно перекупаем у фарцовщиков втридорога. Есть у девчонок знакомые в этой среде. Так что если задержишься у нас — они тебе подскажут, к кому обращаться.
Деревянные «коклюшки» для химии тоже делали на заводах, кустарным, что называется, способом — у знакомого токаря. Наум Абрамович к нему не раз обращался с заказами, обещал и меня свести.
Тем временем в один из хмурых октябрьских дней я положил перед директором кондитерской фабрики заявление об увольнении по собственному желанию. Тот, однако, подписывать его не спешил.
— И куда же ты от нас собираешься уходить? В парикмахерскую «Чародейка»? Как же, слышал, моя жена посещала эту «Чародейку» пару раз… То есть ты хочешь сказать, что они вот так, запросто, берут к себе человека без опыта работы? И когда же ты понял, что в тебе дремлет парикмахер? Угу, понятно… И тебя не смущает, что ты солидно теряешь в зарплате? Ну да, ну да, не в деньгах счастье, согласен, однако не боишься превратиться в «летуна»? Сегодня ты перебрался в парикмахеры, завтра почувствуешь в себе призвание художника, послезавтра — повара… Так и будешь «летать» с места на место?
— Николай Владимирович, давайте заключим пари? Если я хотя бы год продержусь в «Чародейке» — с вас бутылка 5—звёздочного армянского коньяка. Если нет — коньяк с меня. Согласны?
— Ну и наглец ты, Бестужев, — покачал головой директор. — Ладно, держи своё заявление. Надеюсь, парикмахер из тебя получится толковый. Но учти, две недели обязан отработать.
В конце октября я, наконец, стал обладателем заветной книжицы тёмно — зелёного цвета с чёрным гербом Советского Союза и чёрной же надписью «ПАСПОРТ». Отныне Алексей Михайлович Бестужев (русский, холостой, бездетный) являлся полноправным гражданином СССР! Местом моего рождения от безысходности — видимо, не знали, что тут можно ещё придумать — была указана Москва, а местом временной прописки — общежитие кондитерской фабрики.
А ещё неделю спустя меня вызвали в военкомат и вручили военный билет. В прежней жизни довелось послужить, на этот раз в билете было лишь отмечено, что я являюсь рядовым запаса. Н — да, а если бы я сказал, что мне ещё нет 27, то что тогда, в армию загребли бы?
В ноябре украденный у Яхонтовых плащ сменило драповое пальтишко, приобретённое по дешёвке на блошином рынке на Тишинке. Разжился также серой кепкой и шарфом. Стоило подумать и о зимней обуви. Покупать бэушную обувь на толкучке я всё — таки брезговал, а то, что предлагалось в магазинах советскими производителями, выглядело весьма убого. Особый ужас вызывала модель «прощай молодость».
Однажды, в воскресенье забредши в ГУМ, увидел огромную очередь. Оказалось, народ выстроился за мужскими демисезонными ботинками «Цебо» производства Чехословакии стоимостью 35 рублей пара. Грустно вздохнув, я пошёл дальше: во — первых, я не мог позволить себе обувь за такие деньги, во — вторых, ботинки всё — таки были демисезонными, я же искал что — то потеплее. В итоге приобрёл за 25 рублей полусапоги из натуральной кожи и искусственным мехом внутри производства Саратовской обувной фабрики, да и то жаба загрызла.
Поскольку с фабрики я увольнялся, а у «Чародейки» своего общежития не было, соответственно, в полный рост стал вопрос с поиском жилья. Разрешился он благодаря помощи Вязовской, та договорилась, что меня пропишут в общежитии банно — прачечного комбината на улице Дунаевского. Правда, в отличие от предыдущего места проживания, здесь нужно было вносить ежемесячную плату в размере трёх с половиной рублей. Но за эти деньги я получал пусть и небольшую, но комнатушку на одного с выходящим во двор окном. Здесь тоже преимущественно обитали женщины, но мужчин всё же было побольше, нежели в общежитии кондитерской фабрики, так что в случае чего будет у кого занять молоток или пассатижи. Хотя, надеюсь, до такого «случая» не дойдёт.
Перед выездом из старого общежития я зашёл к участковому и проинформировал об отъезде, на что тот пообещал поставить в известность участкового того микрорайона, где я теперь буду обитать. Трогательным получилось прощание с Богданом, тот в порыве чувств вручил мне самое дорогое, что у него было — шматок домашнего сала. Я отказываться не стал, сало и впрямь было обалденным, один его вид (не говоря уже о запахе, а о вкусе я вообще молчу!) вызывал повышенное слюноотделение.
С тоской я вспоминал своё, казавшееся уже чем — то нереальным, джакузи, занимая очередь в душевую на 1 этаже общежития. Как и в общаге кондитерской фабрики, бойлер здесь включали лишь в определенные, называвшиеся помывочными часы, и местные обитатели места занимали уже заранее. Резиновые шлепанцы, которые во избежание заражения грибком я купил ещё в старом общежитии, переехали сюда вместе со мной.
Сортир, хоть и общий, но имелся в каждой секции. В нашем напротив унитаза на двери висел мешочек с газетами, можно было почитать и только потом использовать их по назначению. Причём, я заметил, лица партийных лидеров были кем — то заранее аккуратно вырезаны. Подозреваю, что это старался Лёликов, в прошлом, по слухам, служивший конвойным на зоне, а ныне пребывавший в статусе «стукача на доверии». Это мне уже другой сосед сказал, Сергеич. Здоровый и добрый в общем — то мужик, подвыпив, частенько гонялся за пенсионером, который на седьмом десятке всё никак не мог добиться хотя бы комнаты в коммуналке. Пару раз я заставал Лёликова возле своей двери, видно, чутко прислушивавшимся к тому, что происходило в моей комнатушке. Тот делал вид, что просто проходил мимо. Не знаю, что можно было услышать из — за двери, где живёт один человек? Что он разговаривает сам с собой, изливая потоки мерзкой клеветы на партию и правительство? Лёликов меня немного раздражал, но не до такой степени, чтобы взять этого сухонького человечка за шкирку и, как следует встряхнув, пригрозить сделать с ним что — нибудь нехорошее.
