– Да.
Наступило молчание, она не шевелилась и смотрела на огонь, точно вся прошлая жизнь ее рисовалась в пылавших углях.
– Вы меня презираете? – спросила она наконец совершенно спокойно.
– Бог свидетель, что я только жалею вас! – отвечал Амелиус.
Другая бы женщина залилась слезами, эта только смотрела на огонь.
– Какой он добрый малый, – проговорила она про себя.
Наступила новая пауза. Она так же быстро повернулась к нему, как перед этим отвернулась от него.
– Я хотела пощадить себя, пощадить и вас, – промолвила она. – Если истина обнаружилась, то не из-за вашего любопытства и против моей воли. Я не знаю, относились ли вы ко мне прежде как друг, теперь вы должны быть моим другом. Не говорите! Я знаю, что могу доверять вам. Еще одно, последнее слово о моем пропавшем ребенке. Вы сомневаетесь в том, что я узнала бы его, если б он стоял предо мной. Это могло бы быть справедливо, если б мной руководила только тревога и слабая надежда. Но у меня есть нечто другое, и после всего происшедшего между нами, вы можете узнать что это. При случае это может даже помочь вам. Не беспокойтесь, в этом нет ничего ужасного. Но как объяснить это? – пробормотала она про себя в недоумении. – Это было бы удобнее показать. Впрочем, почему же нет? – Потом она обратилась к Амелиусу. – Я странное существо, – заговорила она. – Во-первых, я беспокою вас своими делами, смущаю вас, заставляю вас жалеть меня, а теперь (как бы вы думали!) позабавлю вас. Амелиус, любите вы хорошенькие ножки?
Амелиус слышал и читал в книгах, что бывают люди, которых обманывает их собственный слух. Теперь он стал понимать это и сочувствовать этим людям. Однако он объявил, что он любитель хорошеньких ножек, и ждал, что будет далее.
– Когда у женщины хорошенькие ручки, – продолжала мистрис Фарнеби, – она не стесняется их показывать. Отправляясь на бал она выставляет грудь и часть спины. Теперь скажите мне, если не считают неприличным показывать обнаженную грудь, может ли быть что-либо неприличное в голой ноге?
Амелиус согласился, но проговорил как во сне: «Что же тут, в самом деле!» После этого ждал, что будет далее.
– Посмотрите в окно, – сказала мистрис Фарнеби.
Амелиус повиновался. Окно было открыто вверху на несколько дюймов, очевидно, для вентилирования воздуха в комнате. Выходило оно во двор, на дальнем конце которого находились конюшни, а посередине выдавалось потолочное окно кухни. Когда Амелиус взглянул туда, то увидел, что в кухне нуждались в сильном приливе свежего воздуха. Огромное окно в стене кухни без шума тихо отворилось настежь, между тем как такое же окно по другую сторону было уже отворено. Судя по наружности можно было заключить, что обитатели кухни обладали редким между прислугой достоинством: пониманием законов вентиляции и дорожили свежим воздухом.
– Все готово, – сказала мистрис Фарнеби, – можете обернуться.
Когда Амелиус повернулся, то увидел на ковре ботинки и чулки мистрис Фарнеби, а одна из ног ее лежала на стуле.
– Посмотрите сначала на мою правую ногу, – сказала она важным и серьезным тоном.
Это была чрезвычайно красивая по форме и цвету кожи нога, подъем прекрасно выгнутый и высокий, лодыжка нежная и сильная, пальцы с розовыми кончиками. Одним словом это была ножка достойная того, чтоб с нее сняли фотографии, вылили из гипса, лелеяли и целовали ее. Амелиус пытался выразить свое восхищение, но она не дала ему выговорить и трех слов.
– Нет, это не из тщеславия, – сказала она, – это простое исследование. Вы видели мою правую ногу, и вы видели, что она нормально выглядит. Прекрасно. Теперь посмотрите левую.
Она подложила левую ногу на стул.
– Обратите внимание на промежуток между третьим и четвертым пальцем.
Исполнив ее приказание, Амелиус заметил, что красота ноги была нарушена странным недостатком. Между двумя пальцами была перепонка, связывающая их до самого ногтя.
– Вас удивляет, что я показываю вам недостаток своей ноги? Амелиус! У моей бедной девочки был такой же недостаток, и я хотела, чтоб вы знали, каков он именно, потому что ни я, ни вы не знаем, какую услугу может это оказать в будущем. – Она замолчала, как бы давая ему возможность заговорить. Человек от природы пустой и легкомысленный нашел бы такое заявление глупым и смешным. Амелиус был печален и молчалив. – Вы мне нравитесь все более и более, – продолжала она. – Вы не принадлежите к числу обыкновенных людей: девять из десятерых подняли бы слова мои на смех, девять из десятерых сказали бы: «Разве я могу просить каждую встречную девушку показывать мне ноги?» Вы выше этого, вы поняли меня. Могу я надеяться, что узнаю свою дочь?
Она улыбнулась и сняла ногу со стула. После минутного размышления она снова вернулась к этому разговору.
– Сохраните это втайне, – сказала она. – В прошлом, когда я привлекала для розысков ее чужих людей, это была моя единственная защита от обмана. Плуты и мошенники думали о каких-либо других приметах и знаках, но никак не об этом. С вами ли ваш бумажник, Амелиус? На случай разлуки я хочу записать вам имя и адрес личности, которой мы можем довериться. Я, как видите, хочу быть предусмотрительной для будущего. В этом может заключаться одна из ста случайностей, которая может привести мой сон в исполнение, у вас впереди много лет жизни, и так много девушек можете вы встретить за это время.
Она возвратила Амелиусу поданный ей бумажник, записав имя и адрес на одной из чистых страниц.
– Это был поверенный моего отца, – прибавила она в пояснение, – он и сын его, оба люди, которым можно доверять. Предположите, что я больна, в настоящую минуту это кажется нелепым, так как я всего один раз в жизни была больна. Предположите, что я умерла (вследствие какого-нибудь несчастного случая или наложила на себя руки), поверенный имеет мои письменные распоряжения на случай, если дочь моя найдется. Наконец – так как я странная, причудливая женщина, – если я уеду куда-нибудь, у поверенного будет находиться адрес и приказание сообщить вам его по секрету от всех. Я не извиняюсь перед вами, Амелиус, что беспокою вас. Судьба так страшно преследует меня, может быть, я никогда не увижу вас, как видела во сне, входящим в мою комнату под руку с моей дочерью. А между тем эта мысль заставляет меня переходить от надежды к отчаянию и обратно. Вы вспомните это когда-нибудь. Спустя много лет, когда я буду покоиться в земле, когда вы будете в зрелом возрасте и человек женатый, вы расскажете своей жене, как некогда странная женщина возложила на вас свою надежду и сидя уютно у камина вы скажете друг другу: «Может быть, эта потерянная дочь еще жива и не знает кто была мать ее». Нет, я не хочу, чтоб вы видели слезы на моих глазах, я наконец освобожу вас.
