расскажешь своему жениху, — хмыкает он, поднимаясь наверх.
Нарочно часто вспоминает Ярослава. Давит на мои чувства и сомнения. Заставляет почувствовать себя дрянью. Может, у Богатырева и не было гадких намерений, когда он бросал меня и когда возвращался, но сейчас он ведет себя, как абьюзер.
Мы поднимаемся на второй этаж, входим в большую спальню, и он щелкает выключателем, зажигая матовый свет точечных светильников на потолке и стенах.
— Там ванная. — Он кивком указывает на смежную дверь. Садится на край кровати и снимает ботинки — один за другим. — Иди прими душ.
Разувшись и оставив туфли у двери, я послушно следую в указанном направлении. Богатырев хоть и черствый, но гостеприимный. А пренебрегать теми крупицами его светлой стороны, какой он иногда поворачивается ко мне, ох как не хочется. То ли из-за боязни привести его в бешенство, то ли от смакования этих редких мгновений затишья.
Стянув с себя платье и белье, гляжу в зеркало и морщусь. Измотанная и грязная, словно год провела в подземелье, а потом выползала по ложкой вырытому узкому тоннелю.
Открываю воду, пропускаю холодные тугие струи и, дождавшись температуры парного молока, залезаю под лейку. Волоски ощутимо поднимаются над кожей, когда по ней льется дурманящее тепло — расслабляющее и пьянящее. Мурлыкнув, закрываю глаза и даю себе минуту наслаждения.
Покой и безмятежность после нескольких трудных дней. Пусть душ — это совсем не обновление, и прошлое не перечеркнется, но перевернуть одну страницу ради чистой следующей — это шаг, принимаемый в полной гармонии с самим собой. Именно ее я и пытаюсь достичь, разгружая напряженные мышцы от пустой тяжести. А вместе с тем испытывая ноющую, томительную тягу к плотскому удовольствию — такому, за которое станет стыдно перед самой собой.
Мотнув головой, стряхиваю это порочное наваждение, выдавливаю гель на губку, вспениваю и растираю тело — шею, руки, грудь, живот. Спускаюсь ниже и прикусываю губу, осознав, что возбуждена совсем по иному поводу. Мое тело жаждет ласок. Грязных ласок Богатырева. Которыми грезила все эти семь лет. Таила в себе четкие воспоминания. Воспроизводила в грешных фантазиях долгими одинокими ночами.
Он здесь. Совсем рядом. Буквально через стену. Грубый, буйный кошмар, способный сузить мой мир до себя одного. Вычеркнуть из списка моих желаний любого другого мужчину. Даже Ярослава, каким бы милым он ни был…
Нельзя!
Запрещено!
Я не имею права думать об этом!
Смыв с себя пену, быстро мою голову и выхожу из кабинки. Шлепая мокрыми ногами по полу, рыскаю в ящиках в поисках полотенца, но обнаруживаю для себя неловкую деталь — ни полотенец, ни халатов тут нет. Под рукой только мое грязное платье. Влезать в него своим чистым телом — так себе затея перед сном.
Поскребшись в дверь, негромко пищу:
— Платон, здесь нет полотенца.
— Я знаю, — получаю в ответ и, опешив, округляю глаза. — Я разжег камин. Выходи, погреешься, обсохнешь.
— Дай мне хотя бы свою рубашку.
Дверь распахивается, и меня будто порывом ветра отталкивает назад. Появившийся на пороге Богатырев абсолютно нескромным взглядом обводит изгибы моего тела и медленно расстегивает пуговицы своей окровавленной рубашки. Сдергивает ее с себя и протягивает мне.
— Держи, — скалится издевательски, зная, что не надену ее со следами чужой крови.
Сглотнув, прикрываю свои прелести руками и глазами пробегаюсь по его накачанному торсу.
— Зачем ты так со мной? Я тебя не понимаю…
Он наступает, прижимает меня к стенке душевой кабины и отвечает:
— Это я тебя не понимаю, Рита. Какого дьявола ты ломаешься и врешь самой себе? Ты же хочешь меня. Дикого, необузданного, дерзкого ублюдка. Потому что только со мной ты чувствуешь себя… — выдыхает мне в губы, воруя мое отрывистое от волнения дыхание, — желанной…
Одним словом обезоруживает меня. Чувствую себя бесхребетной пластилиновой куклой, марионеткой во власти эксперта моей души. Наизнанку выворачивает, без стыда обнажая мои потаенные фантазии.
— Ты слишком влюблен в себя, Платон, — отвечаю, дыша через раз. — Мой мир тоже вокруг тебя не вертится. Иди лучше поговори на пошлые темы со своим отражением в зеркале. Оно хочет тебя сильнее…
Схватив меня за шею, заставляет подавиться собственными словами. Придавливает затылком в стене душевой и стискивает зубы, взглядом меня поджигая.
— Ты обесцениваешь свои признания, Платон…
Он склоняется ко мне, проводит кончиком носа по скуле и с утробным урчанием произносит:
— Ты сама-то в это веришь? Ты же вибрируешь сексуальным голодом, Рита. Жених у тебя, может, и старательный, но слишком условный. А я помню, как бессовестно тебя заводит нечто запретное, аморальное. — Он резко разворачивает меня спиной к себе и грудью толкает на стену. Одной рукой больно собирает мои мокрые волосы в кулак, другой скользит вниз по ребрам, огибает талию и опускается на бедро. — Как часто ты изменяла ему со мной? Во сне? В мыслях? Трахаясь с ним, но представляя меня? — змеями запускает свой шепот в мое ухо. Они туго ползут по моим нервам, накаляя их и сжимая мои мышцы мелкими тягучими спазмами. — А в какой момент ты поняла, что больше не хочешь его?
Я зажмуриваюсь, напрягаясь всем телом. Отталкиваю наползающее пеленой возбуждение. Борюсь. Молюсь. Сопротивляюсь. Но Богатырев смертоноснее огня. Смерч, затягивающий каждую мою крупицу в свой разрушающий вихрь.
Меня сводит с ума его шепот — горячий, настойчивый, опасный. Его запах — дерево, табак и мускус. Его прикосновения — собственнические, наглые, бесцеремонные, атакующие.
Умом понимаю, что достаточно отказать одним коротким «Нет!», и он отступит. А губы не шевелятся. Немеют. Дар речи исчезает, растворяется в звенящем вокруг меня раскаленном воздухе.
— Можешь не отвечать, Рита, — шепчет он, щетиной уколов мою шею и губами коснувшись вены под тонкой кожей. — Твое тело говорит громче любых слов.
Его пальцы обводят мою ягодицу и проникают ниже — промеж расставленных ног. Я тихо вскрикиваю, ощутив подушечки на пульсирующих аппетитом складках. Почти бессознательно выставляю попу назад, как сучка кобелю, но рука Богатырева замирает. Как и он сам. Рыхло усмехается мне в ухо:
— Воронка-то течет.
— Господи, — пищу, проклиная себя за предательство тела. Ненавидя Богатырева. За все, вплоть до его похабных выражений.
Богатырев нарочно дразнит меня. Напряженным в брюках членом трется о мое бедро, напоминая свой размер и способности. Не спешит трахнуть. Издевается. Ждет, когда умолять начну. А я дрожу, мысленно повторяя имя Ярослава. Наполняя себя воспоминаниями о нем, его улыбке, нежности, ласках. Увы, эти попытки напрасны. Стоит Богатыреву слегка помассировать мое набухшее лоно, как я закатываю глаза, застонав и запрокинув голову на его плечо.
Все. Больше нет Ярослава. Смыло. Разъело
