жизни осталось немного,
то поубавилось в мыслях, в мечтах
и в сердечных просторах.
Больше того, понимаешь различные
смыслы в простых разговорах,
то, что тропинкой побочной считал, --
видишь главной дорогой.
Цель неизвестна и недостижима
в житейской неточной науке.
Всех соответствий не ищут ни разум,
ни дух, ни тревоги.
До глубины существа достигают
лишь сердце и руки.
Как невиновные узники --
души в телесном остроге
срок свой мотают и ждут
разрушения клети невечной.
Люди, не чувствуя душ своих,
жизнью вершат торопливо, беспечно.
17
Я свадебные процедуры опущу. Прекрасный град
так приспособлен к этим лицедействам,
так много в нём красот, дворцов, палат
и заведений, связанных с эпикурейством...
Есть лимузины, парные упряжки и кареты.
Андрею с Анной не нужны престижные приметы.
У них есть вкус -- тот самый редкий дар,
который отрицает весь товар,
на коем пошлости лежит тавро.
И общепринятого качества добро
не соблазняло их. И скромно, и без шумной суеты
они скрепили буквою закона свои нежные мечты,
и в загородном доме мамы Марисанны
они осуществили сей процесс желанный
и пригласили лишь родителей и самых преданных друзей.
Без алкоголя, без обжорства, без крутых затей
они общались в лоне чуть заметно увядающей Природы.
Ещё стояли очень славные для шашлыков погоды.
18
. . . . . . . . . . . . .
19
. . . . . . . . . . . .
Читатель дорогой, сравни моё повествованье
с произведениями нынешней литературы.
Как там волшебно всё -- убийства, отрыванье рук, рыганье,
наркотики, вампиры, воры, продавцы живой натуры,
и прочая, и прочая... А у меня всё так обыденно, спокойно.
Но мы ведь так живём -- прилично и достойно.
В нас не стреляют каждый день из пистолета,
мы соответственно делам своим одеты,
не колемся, не курим мы гашиш, марихуану,
не наливаем себе виски постоянно.
20
Я помню, как при тоталитаризме
всё было так же: ложь, безденежье, любовь, работа,
клизмы...
И только власть переменилась с тех далёких пор.
Она несёт с достоинством сегодня свой позор.
21
Но фильмы, книжки, песни -- вся макулатура
имеет статус массовой культуры.
А я рассчитываю на довольно узкий круг --
друзей поэзии, словесности подруг.
Не стану я придумывать нарочно
убийство, воровство. И так живётся тошно
почти что всем, кто не причастен к преступленьям.
А это -- весь народ. И разным поколеньям,
быть может, интересен мой рассказ.
И вам, читатель мой. А я ведь вижу вас --
через пространство, через все преграды.
Вы удостоили меня большой награды...
И то, что вы дошли до этих строк, большая честь.
И я надеюсь, до конца удастся вам дочесть
о редкостной любви по нашим временам,
когда доступно всё -- и грех, и Бог, и Храм.
Но как чужих людей воспоминанья --
гармония души и сердца пониманье.
22
Заговорили о религиях, о вере, о Богах
и о конфессиях, живущих во врагах...
Что каждый Бог, пришедший ниоткуда,
всем обещал обетованную страну.
И приводил он Нового Иуду,
и возвращал он старую войну.
И шёлк знамён тяжёлых разноцветных
мелькал в глазах идущих на убой,
и повторяющих набор из слов заветных,
и Бога убивающих собой.
И даже тот, кто смерть от состраданья
поставил эпикризом всем Богам,
сам Заратустра -- многословное созданье --
закланным пал к солдатским сапогам.
Но в глубине сердец, как вздох Вселенной,
живёт обиженное божество --
невечна жизнь, любовь темна и тленна,
но лишь одна она -- над смертью торжество.
23 Лишь этот маленький униженный божок
жизнь человечества спасти покуда смог.
24
Ещё коснулись новой высшей власти.
И я сказал, что в ней уж нет былой напасти.
Впервые царь российский нас не презирает.
Заметны мы ему, хотя бы кое-как.
И не дурак, и не подлец, и не простак,
он просто так, как Сфинкс, на нас взирает.
В нём есть душа, но, к сожалению, не он
избавит от губителей Державу.
Он сам из бывших, он Пигмалион,
что сотворил Свою Невнятную Управу.
И, слава Богу, не косноязык,
но косноправ, лишён величественной цели.
В однообразной суете летят его недели.
Ко лжи придворной он давно привык.
Нечёткие, таинственные знаки
он чертит пальцами на полированном столе
в Париже, в Риме, в Лондоне, в Кремле --
российские кривые Зодиаки,
