Ее начинало трясти. Он говорил так искренне… Еще чуть-чуть, и она закричит от муки и начнет обвинять его за причиненную боль и будет говорить, что он ей нужен только весь целиком, что короткий роман тайком — не для нее.
От тоски и стыда на глаза ей навернулись горячие слезы. Надо уходить, а то она не совладает с собой. Несмотря на отчаяние и чувство собственного ничтожества, она каким-то чудом сдержала себя и резко повторила:
— Нет, нет, все в порядке. Она повернулась и быстро пошла прочь, но он опять поймал ее за руку.
— Шарлотта, в эти выходные…
— Я не могу. Я… У меня другие планы, — солгала она хриплым голосом.
Она не могла смотреть ему в глаза, опасаясь выдать свое страдание.
Он выпустил ее руку и холодным, чужим голосом сказал:
— Так, понятно. Что ж, может, как-нибудь в другой раз.
Бросив папку себе на стол, Шарлотта тут же удалилась в туалет, в котором, к счастью, никого не оказалось, и оставалась там до тех пор, пока дрожь в теле не прекратилась, а под ложечкой не перестало сосать.
Она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась тому, как разительно она отличается от своего утреннего изображения.
Дэниел виноват, но не только он. Она сама поддалась минутной слабости и дала ему понять, что желает его… что хочет его…
Но тогда она ему верила. Верила во что? Что она единственная женщина в его жизни?.. Что их связывает нечто особенное?
Какой же она была дурой!
Глава 8
Нет, так нельзя, она не может, как последний трус, сунуть заявление об уходе, мрачно решила Шарлотта после того, как все выходные провела в пережевывании последних событий. К тому же в субботу она получила уведомление от банка, по которому выходило, что из-за высоких ставок процента долг ее почти не уменьшился, и это удручало ее.
Так что бросать работу она не может ни с моральной, ни с финансовой точек зрения. Надо просто стиснуть зубы и продолжать работать.
В понедельник она появилась в конторе бледная и с запавшими глазами.
В последнее время на нее так много свалилось вдобавок к уже пережитому, что силы ее оказались на исходе и вся она была как открытая рана.
Но все-таки удача улыбнулась ей — Дэниел с коллегой-адвокатом уехал в Лондон.
— Еще один клиент обратился к нам после шумихи вокруг «Витала», — пояснил ей Ричард, когда она пришла на службу. — Как ты себя чувствуешь? поинтересовался он. — Не слишком ли усердствуешь?
Шарлотта покачала головой.
Она пообедала с Маргарет, которая все время жаловалась на «детскую».
— Временами они ведут себя хуже детей.
— Может, само слово «детская» плохо влияет на них. Как говорится, худая кличка накрепко прирастает, — предположила Шарлотта.
— Гм, может, ты и права. А может, я просто старею. Кстати, когда возвращается Дэниел?
— Не знаю, — ответила Шарлотта так коротко и резко, что Маргарет даже нахмурилась.
Шарлотта не могла ни спать, ни есть. Но хуже всего было то, что тело ее вело себя так, словно врагом его была она, а не Дэниел.
Ночью она просыпалась, вспоминая вкус его губ и до боли желая быть рядом с ним.
Днем было легче. Днем она еще как-то держала себя в руках, постоянно напоминая себе о Патриции Уинтерс; ночью же она оказывалась беззащитной. Ночью чувства брали над ней верх и мучили ее снами, воспоминаниями и желаниями, настоянными на любви и страсти.
Ничего удивительного, что в конторе заметили ее состояние. Но как она себя ни уговаривала, забыть Дэниела она не могла Он вернулся неожиданно, посреди недели, на день раньше назначенного срока, и показался Шарлотте столь же удрученным, как и она сама. Он не улыбался, как обычно, и глаза у него были холодными и пустыми. Словно на автопилоте.
— Ты на машине? — спросил он у Шарлотты, входя в ее кабинет.
Она кивнула, и он коротко сказал:
— Мне нужна и машина, и ты.
И, не дав ей времени опомниться, вышел, явно не сомневаясь, что она последует за ним.
Прежде чем сесть в машину, она неуверенно посмотрела на Дэниела.
— Нет, веди ты, — сказал он и тихо добавил:
— Джон Бэлфор умер прошлой ночью. Мне позвонили в Лондон сегодня утром. Последние несколько дней он себя нехорошо чувствовал, и я на всякий случай оставил в доме престарелых свой лондонский телефон. Как душеприказчик, я обязан присутствовать при осмотре его вещей…
Он выглядел уставшим и подавленным, и, отпирая машину, Шарлотта подумала, что он потерял не просто клиента, а человека, на которого смотрел как на друга.
Она молча села в машину.
— Я выехал первым поездом. Да, конечно, я мог бы съездить домой за машиной, но далеко не уверен, что сейчас я самый безопасный водитель в мире.
— Джон много для тебя значил? — осторожно спросила Шарлотта.
— Да. Если угодно, он был последней ниточкой, связывавшей меня с Лидией. Они были близкими друзьями. Возможно, они даже, любили друг друга, не знаю.
Шарлотта сама вспомнила дорогу к дому престарелых. Пока они ехали, она всем своим существом ощущала присутствие Дэниела, хотя он молчал, погруженный в мысли о Джоне Бэлфоре.
Сочувствие оттеснило досаду на задний план. Может, он и не любит ее; может, он и обманул ее, но к умершему он испытывал самые искренние чувства.
Их провели в комнату Джона Бэлфора, без хозяина она казалась погрустневшей и какой-то пустой. Если уж даже она, всего один раз видевшая Джона, так резко чувствует его отсутствие, то каково сейчас Дэниелу? — подумала Шарлотта, молча наблюдая за ним.
— У него было мало вещей, — говорила сестра-хозяйка. — Только то, что вы видите, и то, что в столе, ну и, конечно, мебель — мы разрешаем им захватить кое-что из дома. Так им легче привыкать к новому месту. Да, и вот ящик с бумагами.
Сестра-хозяйка вышла. Наблюдая за тем, как Дэниел осторожно, будто ему больно к ним прикоснуться, просматривает ящики большого старинного письменного стола, Шарлотта все пыталась понять, зачем он ее сюда притащил.
— У него… была большая семья? — неуверенно спросила она, подавленная молчанием, в котором было столько грусти и боли.
— Только дальние родственники. Вещи его пока можно перевезти ко мне, у меня места хватит.
Вынув какой-то ключ из ящика стола, он, хмурясь, осмотрелся, затем подошел к кровати, наклонился и вытащил тяжелый деревянный сундук.
Кто-то принес им поднос с чаем, и Шарлотта налила две чашки. Перед его печалью настороженность и обида на время отступили на задний план.
Нескрываемое горе Дэниела не могло не растрогать. Оно проявлялось в том, как он дотрагивался до серебряной оправы фотографий, в осторожности, почти благоговении, с каким он перебирал содержимое ящика.
