Сука преданно глянула на Удалова, в глубоких ореховых глазах ее мелькнуло что-то любящее и одновременно насмешливое, она поймала взгляд человека и опустила голову.
«Почтальон» переместился с открытого пространства в лощину, одолел ее по невидимой тропке перед тем, как вновь показаться на просматриваемом со всех сторон пятаке земли.
Он остановился и сделал охотничью стойку: знал «кабысдох», что служба его опасна, могут мигом заарканишь и лишить головы, потому и осторожничал, крутил носом во все стороны, воздух чутко щупал, стараясь сориентироваться и понять, где его подстерегает опасность.
Калмык восхищенно покрутил головой:
— Ну и пес! Осторожен, как австрийский фельдмаршал.
— Это ему не поможет! — не сдержал усмешки Удалов.
Пес той порой одолел опасный участок и вновь остановился, прижался брюхом к земле, с шумом втянув воздух: почувствовал суку. Удалов подсадив под зад, выпихнул её из окопа:
— Давай-ка, милая, зааркань этого хахаля!
Очутившись наверху, собака неспешно отряхнулась, осмотрелась и полной достоинства трусцой направилась к кобелю.
Тот, ошалев от радости, мигом взметнулся над землей, сделал стойку. Дом, вкусная сахарная кость, ожидавшая его на финише, в добротно вырытом офицерском блиндаже, были разом забыты. Все его внимание переключилось на эту красавицу, невесть откуда взявшуюся. «Почтальон» наметом помчался к ней, с ходу прыгнул… Сука извернулась вьюном. Пес залаял, взвился восторженной свечой, куснул себя за хвост, вновь попробовал оседлать суку, но та опять увернулась от него.
— Все, кобелек — наш, — удовлетворенно резюмировал калмык, — со всеми своими секретными корреспонденциями, — он хлопнул Удалова по плечу. — Молодец, однако! Быстро сообразил, как на этого хлопунца накинуть плетушку.
— Погоди, вначале надо накинуть.
— Дело, как я разумею, в шляпе.
Собаки тем временем начали резвиться, взлаивать, рычать, носиться друг за дружкою. Люди, сидевшие в окопах, следили за ними.
— Давай, начинай подманивать, — Бембеев толкнул напарника в бок.
Удалов, не отрывая глаз от собак, отмахнулся:
— Рано еще. Пес должен увлечься окончательно.
— А вдруг с немецкой стороны кто-нибудь пальнет?
— Исключено. Собака в Германии, как корова в Индии, — священное животное.
Минуты через три Удалов достал из кармана кусок хлеба, поплевал на него, произнес несколько таинственных слов и свистнул суке. Та мигом оторвалась от кобеля и понеслась к окопам. Кобель кинулся было тоже, но остановился в раздумье. Сука, увидев это, тоже остановилась, скосила глаза на ухажера.
— Вот что бабы с нами делают, а! — восхищенно и одновременно уничижительно произнес Бембеев. — Что у людей, что у зверей — все одинаково. Гибнут мужики!
Удалов вновь свистнул. Сука опять вскинула голову, запрядала тонкими мускулистыми ногами, собираясь бежать, но кобель так и не тронулся с места, и сука с вопросительным видом повернулась в сторону окопов.
— Ну бабы, — не переставал возмущенно кропотать калмык, — ну и сволочи! Вот народ! Ты только погляди, что сейчас она будет с ним делать.
— Ничего делать не будет, — спокойно проговорил Удалов. — Приведет сюда и сдаст нам на руки. Только и всего.
— Но ты посмотри на ее позу!
Удалов свистнул в третий раз. Сука сделала несколько нерешительных шагов в сторону окопов и опять остановилась, высокомерно, будто светская дама, оглянувшись на «почтальона»: ну что же ты, мол? Только шерстяные штаны свои способен протирать до дыр в разных зарослях, а как поухаживать за дамой, так сразу хвост к пузу поджал?
Пес намек понял, пристыженно опустил голову, сделал несколько коротких шагов, словно бы собирая дыхание для разбега, потом, разом обрубив в себе все сомнения, совершил длинный ловкий прыжок и в одно мгновение очутился около суки. А та, отзываясь на свист Удалова, побежала к окопам. Кобель, забывший о прочем, — слишком пустой оказалась его собачья голова, — припустил следом.
На ходу пес настиг суку, нежно ухватил зубами ее ухо, сука пролаяла ему что-то в ответ, отпрянула в сторону и через несколько минут уже прыгнула в окоп, к Удалову. Кобель, не колеблясь ни мгновения, махнул следом. Калмык ухватил его за ошейник и притянул к себе. У пса испуганно задрожала шкура, хвост автоматически, сам по себе, прилип к брюху.
— Тихо, тихо, тихо, — ласковым успокаивающим шепотом проговорил калмык и нажал стягивать с его головы ремешок…
В кошельке, притороченном к ошейнику, лежала свернутая в несколько частей бумага, в ней был изложен — с двумя подробными схемами — план прорыва окруженной группы немцев к своим.
Дутов, получив этот план, довольно рассмеялся:
— Это — то самое, что нам нужно больше хлеба!
— Что делать с «почтальоном», ваше высокоблагородие? — спросил Удалов.
— Отпустить.
— Вместе с этой бумажкой?
— Только вместе с нею. Иначе будет потерян весь смысл операции. Через десять минут я отдам вам это послание.
Штабные работники, как и обещал Дутов, колдовали над «посланием» ровно десять минут, перерисовали схему, направление прорыва и вновь запечатали бумагу в кошелек.
Удалов отволок сильно перетрухнувшего кобеля в окоп, там подсадил его на бруствер в низинном месте, чтобы немцы не заметили. Пес, пригибаясь к земле, едва ли не волоча свою повинную голову, унесся вначале в лощину, покрытую вереском, оттуда — на пригорок, сделал там стойку и вскоре скрылся на вражеской территории.
Дутов удовлетворенно засмеялся — в нем появилось что-то мальчишеское, будто он вновь ощутил себя гимназистом, решившим испробовать свои силы в кулачном бою. Небольшие медвежьи глазки его нетерпеливо расплылись, сжались в прорези — ему хотелось побыстрее вступить в игру, затеянную подчиненными, он уже видел, во что она выльется. Противнику можно накостылять так, что тот будет кашлять до самого лета, и серые стальные шлемы «фельдграу» ему понадобятся уже для того, чтобы варить в них целебные примочки и снадобья. Дутов засмеялся вновь:
— Главное, чтобы немцы, их главные силы, поверили бумажке, пришедшей от окруженцев, из самой середки слоеного пирога, и ничего не стали менять, — сказал он адъютантам.
В окопы загнали комендантский взвод, хозяйственников, ездовых… Подтянули несколько пулеметов, снятых с других мест, под прикрытием темноты затащили в лесок облегченную горную пушку, потом еще одну, установили орудия без всякой пристрелки, — артиллеристы в полку опытные, на глазок могли бить хоть по самому Бухаресту, лишь бы стволы пушек были подлиннее, — откупорили ящики со снарядами и приготовились встречать гостей.
Было тихо, очень тихо. Земля, которую за день немного разогрело тусклое невзрачное солнышко, теперь отдавала свое тепло людям и пространству — буквально из ничего, из воздуха рождались кудрявые трескучие туманы, лихо слизывая пласты изморози, ломали макушки у засохшей грешной поросли, забивали глаза солдатам едкой, как дым, ватой. В этой непролазной вате глохли все звуки — не слышно было даже голосов.
Дутов обеспокоенно глянул на часы, пощелкал крышкой, не хотевшей закрываться на запор, сунул «мозер» в карман. Рядом с ним стоял Лосев — старый офицер с серыми от седины висками и неприятным тяжелым лицом — также напряженно вглядывался в темноту.
— Не проворонить бы нам супостата, господин командир полка, — пробормотал Лосев.
— Не провороним, — уверенно произнес Дутов — ему не терпелось поскорее ввязаться в драку.
Лосев сжал рот в жесткую, длинную линию, неодобрительно глянул на Дутова. Командира полка он не то, чтобы не любил, нет — все гораздо сложнее, и отношение его к Дутову было сложное. Он считал того обычным выскочкой, генеральским сынком, который благодаря папаше нацепил на себя обер-офицерские погоны. Не одобрял Лосев и дутовскую тягу к удобствам, все эти двуколки и тарантасы, приобретенные за полковой счет. Отдельная тема — неспособность Александра Ильича усвоить мудреные штабные науки, по причине чего он был лишен права носить генштабовские аксельбанты, ну и так далее. В общем, было у Лосева к Дутову много претензий, но до поры до времени он их не высказывал.
Плюс ко всему Лосев одобрительно относился к деятельности солдат-агитаторов, они нравились ему — правду-матку мужики резали прямо в глаза, никого не боясь, — и царя-батюшку тремя популярными буквами крыли, и царицу, и порядки российские; эта откровенность небритых агитаторов-окопников согревала Лосеву сердце. Дутов же приказал подобных краснобаев отлавливать, задирать им куцые шинельки и сечь шомполами. Чтобы знали, какие темы для бесед в окопах приличные, а какие совсем не подходят. Лосев эти действия командира полка осуждал.
Впрочем, Дутов, в свою очередь, относился неодобрительно к Лосеву, от которого часто исходило слишком явное неприятие. Дутов, очень чувствительный к таким вещам, удивленно поглядывал на Лосева и ждал, когда неприязнь в том проклюнется окончательно и вылезет наружу…
