Первый адрес, по которому ждали антиквара, находился в трех кварталах от его квартиры. Дверь открыл мужчина, напоминающий ласку, худой, подвижный, с маленьким, скошенным сзади плешивым черепом. Мужчина встретил нас как дорогих гостей, проводил в гостиную и стал показывать свой товар. Его черные напряженные глаза с гордостью перебегали то на меня, то на Дмитрия Ивановича, а мягкий голос усыплял.
— Обратите внимание сюда — пластические медальоны, шкаф красного дерева, примерно 1500 год, Ренессанс, Вестфалия, состояние изумительное, — расписывал коллекционер нам довольно симпатичный шкаф. — Здесь на дверках резные монограммы.
— Мне все понятно, — перебил его Дмитрий Иванович, — не возражаете, если я посмотрю поближе?
— Нет, нет. Конечно, смотрите все, что угодно, чтоб не было потом претензий, — согласился хозяин шкафа и отступил в сторону, чтобы не мешать.
Дмитрий Иванович сантиметр за сантиметром исследовал шкаф снаружи, открыл дверки, проверил замки и петли, повыдвигал ящики, постучал по дереву в нескольких местах. Его действия, видно, не нравились хозяину. Он нет-нет, да и вставлял какую-нибудь реплику типа — «конечно, присутствуют незначительные механические повреждения на боковинах… на внутренней стороне есть несколько червоточин, но в целом дерево прекрасное… обратите внимание на технику выработки…»
Дмитрий Иванович будто его не слышал.
— Так, в целом неплохо, — сказал он, закончив осмотр, — даю вам за него тридцать тысяч рублей.
— Что-о-о? — взвыл хозяин шкафа и чуть не лишился чувств. Пошатнувшись, он оперся о спину, хватаясь за сердце.
— Нечего тут спектакли мне устраивать, Репин, — зло сказал антиквар, — твой шкаф больше не стоит. У выдвижных ящиков прямые зубцы, а должны быть в форме ласточкиного хвоста, если это тысяча пятисотый год, как ты говоришь. И задняя стенка слишком аккуратно сработана.
— Вы хотите меня обидеть? — спросил хозяин шкафа с оскорбленным видом.
— Смотри сюда! — указал Дмитрий Иванович на дверки шкафа. — Разнородный рисунок дерева, хотя и подбирали его старательно. Немного отличается по цвету. От оригинала этому шкафу достались боковины да одна дверка. Остальное изготовил какой-то умелец не так давно.
— Я, когда приобретал этот шкаф, консультировался со специалистами, — пролепетал Репин.
— Хреновые, значит, были специалисты, — ухмыльнулся антиквар. — Твои червоточины, к слову, это кто-то пальнул дробью по дереву перед обработкой, а ножки, если приглядеться хорошенько, видно, что точили на станке — едва заметные непрерывные дорожки и круговые застружины.
— Но тридцать тысяч все равно слишком мало, — пошел на попятную Репин, — я сам за него столько отдал.
— Твои проблемы, — безразлично бросил Дмитрий Иванович, поглядев на часы, — мне тут задерживаться некогда.
— Давай за девяносто пять, продам себе в убыток, — махнул рукой Репин.
Дмитрий Иванович только рассмеялся.
— Хорошо, девяносто, — выпалил Репин.
— А дулю под нос не хочешь? — поинтересовался антиквар. — Тридцать, и ни на копейку больше.
Дальнейший торг проходил в том же ключе. Дмитрий Иванович твердил как заведенный «тридцать тысяч, и ни копейкой больше», а Репин постепенно снижал цену, испытывая при этом страшные муки, красноречиво отражающиеся на его лице. Цена шкафа упала до пятидесяти тысяч. Больше владелец шкафа не выдержал и вытолкал нас взашей.
— Неудача, — сказала я, когда мы ехали по следующему адресу.
— Ерунда, — отмахнулся Дмитрий Иванович. — Приходится перелопачивать горы дерьма, пока обнаружишь что-нибудь стоящее.
Мы подъехали к двухэтажному частному дому, обнесенному красивой оградой.
— Здесь вдова распродает коллекцию своего умершего мужа, — пояснил антиквар. — Жаль, что я слишком поздно узнал об этом.
Вдова оказалась веселой и общительной женщиной лет тридцати с небольшим. По ней сразу можно было сказать, что она не подает вида, переживая постигшее ее горе глубоко в себе.
Из массы необычных вещей, находившихся в доме, Дмитрий Иванович выбрал парочку грубо сделанных бронзовых подсвечников, маленький золоченый сундучок для драгоценностей, уродливую треногую чугунную кастрюлю без крышки. Хотел еще взять маленький позолоченный ключик со сложным мелким орнаментом на поверхности, но вдова не позволила, сказав, что ключик уже продан. Бормоча себе под нос проклятия, антиквар вынул из кармана трещавший по швам бумажник и отсчитал вдове с десяток стодолларовых купюр. Воспользовавшись благоприятным моментом, я напомнила старику про бензин. Если бы взгляды могли убивать, то я бы в тот же момент была мертва. Корежась и скрипя зубами, Дмитрий Иванович сунул в мою протянутую руку триста рублей. Для него это было вершиной щедрости.
Покинув дом вдовы, мы направились по указанию антиквара за город в деревню Смеловка. Упакованные в бумагу покупки лежали на заднем сиденье «Фольксвагена». Дмитрий Иванович время от времени оборачивался назад, чтобы убедиться, что вещи все еще на месте, а не растворились в воздухе, как мираж.
— Всего за тысячу купил, каково… — бормотал Дмитрий Иванович себе под нос, улыбаясь.
— Радуетесь, что обобрали бедную вдову? — спросила я, не отрываясь от дороги.
— Не такая она уж и бедная, — недовольно проворчал он ответ. — Если бы я не забрал у нее эти вещи, забрал бы кто-нибудь другой и заплатил бы еще меньше, чем я.
Вряд ли кто-нибудь заплатил бы меньше, подумала я, а антиквар продолжаk читать лекцию о том, как он спасает ценные вещи ушедших эпох. По его словам выходило, что он эдакий донкихот, борющийся с воротилами теневого бизнеса во имя высших целей. Даже в яслях мало бы кто поверил его лживым словам. Я молча выслушивала всю эту ахинею, стараясь не выходить из себя.
Через полчаса мы достигли Смеловки, где антиквар прошелся сразу по нескольким дворам. В одном дворе он устроил настоящую истерику, когда ему не захотели продать нескольких оловянных солдатиков. Хозяева, высокая худая женщина и небритый коренастый мужик, кудрявый, будто цыган, вынуждены были согласиться на цену двести рублей, лишь бы антиквар убрался из их владений. В другом дворе Дмитрий Иванович приобрел за двадцатку этажерку без ножек и запихнул ее мне в багажник. Всюду я должна была сопровождать его, так как антиквар боялся неадекватной реакции местного населения на его деятельность. Закончилась наша экскурсия по Смеловке у маленькой покосившейся избенки, на крыше которой росла трава, а огород вокруг превратился в рай для сорняков. В доме проживали две старухи, одна старше другой, — мать и дочь. Дмитрий Иванович долго стучал в окна и двери, орал, надрывал голосовые связки, прежде чем его впустили.
— Мне ваши соседи сказали, что у вас есть старые вещи, — заорал он в ухо восьмидесятилетней дочери, на что та сказала, что она не глухая, а слепая. Мы сели за грубо сработанный деревянный стол.
— Что у вас есть из старинных вещей… — спросил Дмитрий Иванович уже тише.
— Да у нас все старое. Мы нового уже лет двадцать-тридцать не покупали, — ответила престарелая дочь. Лежавшая в углу комнаты мать, немного приподняла голову с подушки, прислушиваясь к разговору. Ее глаза бесцельно бродили по окружающим предметам, конкретно ни на чем не фокусируясь.
— Я имел в виду иконы, ковры, посуду какую-нибудь, — уточнил антиквар, озираясь вокруг.
— Есть у нас ковер. Отец с войны привез, — проговорила старуха, морща лоб.
Вдруг глаза антиквара вперились в угол, и он застыл, прошептав:
— И где же этот ковер сейчас?
— Дак под кроватью. Сложила его, чтоб не трепался, — ответила она, кряхтя встала и полезла под эту самую кровать. В это время антиквар встал со своего места и тихо приблизился к углу, который так его заинтересовал. Там висела старая почерневшая икона размером метр на семьдесят сантиметров в грязном запыленном окладе. Старуха выволокла из-под кровати ковер.
— Вот, будь он неладен. — Она чихнула от пыли, разворачивая ковер. Наверно, он пробыл свернутым под кроватью не один десяток лет, потому что буквально разваливался у нее в руках. Сплошные дыры, труха и личинки насекомых.
— Ой, да он попорчен, — расстроилась старуха. Посмотрев на прилипшего к иконе антиквара, она спросила: — Такой-то он вам нужен?
Дмитрий Иванович нехотя отвернулся от доски, глянул на ковер.
— Нет, он полностью испорчен, — был его приговор.
— Вот беда-то, — вздохнула старуха, толкая ковер обратно.
— Не расстраивайтесь о ковре, — сказал Дмитрий Иванович, — лучше поговорим об этой иконе. Она мне очень глянулась.
— Это Богоматерь, — сказала старуха, благоговейно посмотрев на икону. — Эту икону моей матери отдала ее мать, когда выдавала замуж. Во время войны, мы тогда в Белоруссии жили, она спасла нас от немцев.
