В шесть часов гаснет золотисто-багряный закат. Почти мгновенно наступает ночь. Глубокое черное небо, усыпанное сияющими гроздьями звезд…
— Вот Южный Крест. Вроде ромба!.. — негромко произносит мичман, стоящий неподалеку, и указывает на четыре яркие звезды.
Да, это Южный Крест и другие, совсем незнакомые созвездия: Центавр, Райская Птица, Южный Треугольник, Летучая Рыба. Серебряной пылью клубятся Магеллановы облака. И тут же у Креста — бездонные провалы — «угольные мешки». Сверкающей дугой протянулся над головой Млечный Путь. Нет, это не наше северное небо… И невольно приходит на память вопрос, заданный мне еще в начале пути матросом Коробейниковым: «А какое оно, чужое небо? Может быть, такое же, как у нас в Красноярске?»
Мы стоим на носу крейсера. Немая тишина. И кажется, будто корабль идет в звездную вечность.
Мы за экватором. В другом полушарии земли…
Порт Танджунгприок. Плавучие доки, окрашенные в нестерпимо яркие зеленые и красные цвета, огромные иностранные лайнеры. А в блеске свежего утра на обширной отмели виднеются свайные постройки рыбаков, юркие лодочки с низко наклоненными квадратными парусами и бамбуковыми балансирами, ладьи-прау, отделанные резным орнаментом.
Оно свершилось!.. Мы вступаем на желанный берег. Смуглые люди в юбочках-саронгах и огромных грибовидных шляпах из пальмовых волокон пожимают нам руки, приглашают нас в свои бамбуковые жилища, угощают прохладным соком кокосового ореха, плодами дынного дерева, манго, мангустаном и еще какими-то экзотическими плодами.
А в Джакарте шумят, клокочут улицы, встречающие гостей. Мы пришли с визитом дружбы. Мы едем в знаменитый на весь мир ботанический сад в Богоре. Матросы с удивлением разглядывают роскошный темно-зеленый баньян с толстым стволом и сотнями воздушных корней, дынное дерево, веерные пальмы, стройные древовидные папоротники, султаны фиолетовых и красных цветков орхидей, капустные, арековые, кокосовые пальмы. А вот апельсин величиной с голову ребенка. А эти оранжевые плоды, прячущиеся в синеватой листве, нам уже знакомы, мы успели угоститься манго. Попробовали мы и темно-малиновый мангустан, тающий во рту.
Мы стоим на перевале Пунчак и с высоты птичьего полета окидываем взглядом цветущие долины Явы, грозные вершины вулканов, затканные облаками.
Да, именно так и должно выглядеть путешествие в мечту, в неведомые страны вечного лета…
…С девушкой Сити я впервые встретился на палубе нашего корабля. Она пришла сюда вместе с подругами и друзьями по университету. Это была красивая яванка лет двадцати. Большие сияющие глаза, золотистая смуглота щек. На иссиня-черные волосы наброшен газовый шарф-сленданг. На ней — желтая блузка и черная юбка. Она первая подошла ко мне, протянула маленькую, как у ребенка, руку и решительно заявила, что студенты медицинского факультета хотят осмотреть советский крейсер. К этой группе присоединились студент исторического факультета Басуки, журналистка Нури, грузчик Собрат. Завязался оживленный разговор через переводчика.
Это был особенный день Танджунгприока. Еще до рассвета со всех сторон сюда потянулись вереницы людей. Студенты, рабочие, крестьяне, мелкие торговцы, служащие. Напрасно полицейские в белых касках метались перед железной оградой и воротами, ведущими в гавань: бурный поток посетителей сломил все преграды, распахнулись ворота — и тысячные толпы растеклись по километровому бетонному причалу, ринулись к трапам.
И вот они облепили все надстройки крейсера и эскадренных миноносцев. И даже древние старушки, мужественно пробиваясь сквозь толчею, поднимаются по крутым трапам все выше и выше. Сюда явились семьями, а семьи — по восемь — десять человек.
Я показал своим индонезийским друзьям все, что они пожелали увидеть. Это были именно те молодые люди, которым предназначался подарок советских полярников. И я вручил палешанскую шкатулку девушке Сити. Я рассказал об Антарктиде и о том, с каким трудом был добыт образец горной породы, о метелях и ураганах, о мужестве и стойкости во имя славы Родины и науки. Этот подарок — эстафета отважных. Незримая нить протянулась сюда от защитников Сталинграда и зимовщиков Мирного. Ведь студенты Джакартского университета всегда отличались своей революционностью. Когда японцы оккупировали Джакарту, студенты первыми поднялись на борьбу. Это они приняли участие в уличных боях с голландскими войсками. Пусть студенты Джакартского университета всегда помнят о своих советских друзьях.
Сити прижала шкатулку к сердцу. Ее ясный любящий взгляд был лучшей наградой для меня. Образец породы переходил из рук в руки. Жителя столицы тропиков с особым интересом рассматривали частицу земли, привезенную сюда за десятки тысяч километров. Этот темно-бурый осколок неведомой антарктической горы согревали теплом своих ладоней зимовщики, затем он побывал в Москве, пересек необозримые пространства Сибири и беспокойные южные моря.
— Мы вас никогда не забудем… — сказала Сити. — Вы навсегда в наших сердцах!
На другой день мы бродили по тенистым паркам Джакарты. Сити была задумчива и грустна. Иногда она брала мою руку и говорила, коверкая русские и английские слова:
— Мы будем писать Москве. Вы — писать Джакарта.
Белоствольные пальмы поднимали перистые ваи в ярко-синее небо, магнолии и гигантские фикусы преграждали нам дорогу. Многовековые смоковницы и цветущие деревья, которые здесь называют «пламенем лесов», переплетались кронами, образуя сплошную завесу; пальмы-ротанги охватывали своими кольцами стволы. Но я не смотрел на все эти чудеса растительного мира тропиков. Жестокая непонятная тоска завладела мной. Завтра мы уходим… А под пальмами Явы останется Сити, моя подруга, печальная и прекрасная, как эта страна. Большие расстояния лягут между нами, может быть, навсегда разлучат нас. Мы родились в разных полушариях земли. Ей будут сиять южные звезды, я снова увижу холодное мерцание северного неба. Почти чудом попал я сюда. Но повторится ли это чудо еще раз?..
…Мы уходим. Снова кипит, волнуется Танджунгприок. С нами пришли проститься, и каждый хочет вложить в последнее рукопожатие, в последний взгляд все то, что осталось невысказанным: и безграничное уважение к советским морякам, и привет советскому народу, и свои заверения идти плечом к плечу в борьбе за мир, и надежду на новые встречи, и просто любовь. В окружении молодежи я замечаю одного из матросов. Уже раздарены все значки, во всех записных книжках оставлены автографы. Правда, еще остался голубенький томик с алыми парусами на обложке. Книга любимого писателя, взятая с собой в дальний поход. Можно отдать все, но как расстаться с заветной книгой, которая стала самым близким другом?
— Возьмите на память о нас… — говорит матрос и протягивает томик девушке. В глубоких темных глазах индонезийки вспыхивает радость, лицо, покрытое нежной смуглотой, заливает румянец.
— Спасибо! — говорит она. Затем перелистывает книгу и находит открытку: лебеди, летящие над вспененными волнами. Девушка поправляет косынку из пестрого батика, что-то вспоминает и, указывая на белых лебедей, неожиданно произносит по-русски:
— Вы — как они…
Поэтичность и лаконичность этого сравнения поражает меня. Матросы во всем белом, статные, красивые; неведомые в этих краях птицы. Скоро-скоро они полетят к родному северу. А тут опустеет берег и останется лишь печаль быстрой разлуки.
Но где же Сити? Беспокойство все больше и больше охватывает меня. Неужели она не придет в этот последний день?..
Я вижу желтую блузку, бегу навстречу Сити. Она не одна. Снова знакомые лица: студент Басуки, журналистка Нури, студенты-медики.
Сити передает мне круглую шкатулку из сандалового дерева. В шкатулке красная как кровь индонезийская земля. Я видел неправдоподобно красные холмы и берега рек, когда мы ездили в Богор. Это самая плодородная вулканическая почва.
Лицо Сити немного бледновато. Должно быть, плохо спала в эту ночь. Но момент торжественный, и Сити овладевает собой. Ее негромкий голос проникает мне в душу.
— Передайте это первым космонавтам, которые полетят на Луну, — говорит она. — От индонезийской молодежи…
Снова эстафета. Сталинград — Антарктида… А теперь уже космический размах. Пусть не сомневаются индонезийские друзья, я выполню поручение: ждать осталось не так-то уж долго.
— А это от меня — вам, — произносит Сити и, сорвав с головы газовый шарф-сленданг, подает мне.
И я ухожу, взволнованный, полный грусти и жалости, что навсегда покидаю эти берега.
Вот уже и железные ворота захлопнулись.
— Сэламат джалан! Счастливого пути!.. — доносится из-за ограды.
— Сэламат тинггал! Счастливо оставаться!..
Люди неистово размахивают шляпами, слендангами. Я стою на палубе. Корабли отходят. Еще можно различить лицо Сити. Она прислонилась к ограде. В воздухе застыла поднятая рука. Я ощущал ласковое прикосновение этой маленькой смуглой руки…
