Рыхлый снежок в лощине УАЗ прорезал сходу. Танчура жалобно поскуливала. Венька невесть почему чувствовал себя виноватым, гнал машину.
На крыльце роддома, черного обветшалого барака, намело сугроб. Венька разгреб ногой снег. И только теперь хватился: он же в калошах на босу ногу. Долго жал кнопку звонка. Стучал в дверь ногой. Если бы не красноватый свет в окошках, можно было подумать, что этот черный старый дом давно пуст и холоден. Казалось, на всей этой стылой, присыпанной снегом, земле никому не было дела до мечущегося на крыльце человека, подгоняемого тонким повизгиванием из кабины.
Дверь отворила сонная медсестра Венька завел жену в коридорчик.
— Хоть бы снег с валенок смахнули. Как в сарай заходят, — просипела сестра, сжимая у горла внакидку халат.
Венька обрадованный, что достучался, обмахнул рукавицей Танчурины валенки, и медсестра увела ее по коридору.
— Раньше обеда не надоедай, — обернулась она к нему и опять с хрустом зевнула. — И не напивайся. А то приходют тут и начинают кочевряжиться.
Венька поглядел на поблескивающие на линолеуме следы от Танчуриных валенок. Оттого, что он переложил ответственность за Танчуру на чужих людей, явилось ощущение прямо детской легкости. В кабине сбросил калоши. Задрал ступни на горячий кожух двигателя. Сделалось тепло, повело в дрему: легко так воздушно думалось: «Родится сын… Помощник, вдвоем будем голубей водить… А если, спаси бог, какой-нибудь калека родится или ненормальный?…» Дрема сразу слетела. Завел двигатель, поехал домой. Приткнул машину радиатором к воротам. Попил чаю и уснул, как убитый.
Рожала Танчура тяжело. Плод занял косое положение. Случилось выпадение ручки. Дежурный врач, недавний выпускник мединститута, еще не привыкший к величанию Игорем Викторовичем, растерялся. Посчитал выпавшую ручку за ножку. Заторопился вправлять. Ладно, рядом вовремя оказалась та самая заспанная медсестра Лариса, принимавшая роды у половины района. Она «поздоровалась» за выпавшую ручку, и врач, ругнувшись про себя, вспомнил, что их тоже на каком-то коллоквиуме учили «здороваться», чтобы определить, ручка это или ножка. Даже вспомнил, что при подвижной головке надо сместить головку вверх и заправить ручку за головку. Но эту процедуру уже сноровисто проделала медсестра.
При схватках Танчура кричала, широко разевая рот, низким звериным криком. По-птичьи округляя глаза, с мольбой обегала ими стоявших около нее людей. Игорь Викторович избегал встречаться с роженицей взглядом. Не успели вправить ручку, как выпала пуповина. Врач совсем растерялся. Он до ломоты в скулах сжимал зубы, пытаясь вернуть хладнокровие. В глаза лез безобразным комом вздувшийся живот роженицы, с красной полоской, оставленной резинкой от трусов. Роженица запрокидывала голову. В крике разевала рот так широко, что показывался маленький язычок в гортани. Врач едва удерживался, чтобы не броситься из операционной вон, выскочить на крыльцо. Поймать какую-нибудь попутку и скрыться навсегда.
Дрожавшими пальцами он попытался определить, есть ли пульсация в пуповине. Но не чувствовал. Это могло означать только одно, ребенок мертв.
Танчура то кричала, то ругалась по-мужски грубо. Кусала угол простыни и вдруг стихла. Ее блестящее потом лицо вдруг просветлело.
— Господи, — проговорила она тихо и внятно. — Господи, Джейн, не убивай его! Не надо! Надо убить меня, а его спасти…
Медсестра, видя как нервничает врач, знаком отозвала его в коридорчик:
— Не переживайте вы так, Игорь Викторович. Их много, а вы у нас один. Они всегда так орут, матерятся, особенно доярки. Хлеще мужиков. Щас все вправим. Баба здоровая, вытолкнет.
— Пульсация в пуповине, Лариса Ивановна, не прослушивается.
— Да вы что! — Медсестра бросилась к роженице. Еще через минуту она накручивала диск телефона…
Венька проснулся от протяжного воя. Показалось, кто-то кричит длинно и тягуче. И как тогда перед экраном телевизора его окатило волной ужаса. Кинулся к окну. На снегу у ворот сидела Найда и, вскидывая морду кверху, выла. «С Танчурой что-то…» Венька кое-как оделся. И бросив двери раскрытыми, на бешеной скорости погнал УАЗик к роддому. Он издали увидел: во всех окнах роддома пылал свет. На его звонок дверь открылась тут же. Будто там стояли и ждали. Встретила его все та же медсестра.
— Родила?
— Знаешь, где Черное озеро? — отрывисто выкрикнула она. — Лети туда, золотой мой. Там хирург Климов. Какие-то кидухи ли закидухи уехал проверять. Вези его сюда скорее. Скажи, надо срочно, скорее кесарево сечение делать! Крайне срочно, а то плохо дело!
Ревущим болидом УАЗ пронесся по белым улицам, вылетел на мост. На подъеме столб света фар взвился в шевелящееся снегом небо. Выскочив на крутой берег, Венька сразу заметил вдали красные глазки стопсигнала. Прямиком через луг погнал машину.
«А то плохо дело! А то плохо… Дело плохо!..» — Нога вдавливала акселератор в резиновый полик до упора.
«Чего плохо-то? Сама ли? Ребенок?» — Машину швыряло в окаменевших колеях, подкидывало на смерзшихся комьях осоки. Через несколько минут Венька был около зарывшейся в снег «Нивы». У машины топтался мужик в унтах и лохматой шапке. При свете фар егерь узнал хирурга Климова. Распахнул дверцу:
— Садись, поехали!
— Чо случилось?
— Поехали, жена рожает. Плохо!
— Рожает, это хорошо. — Хирург стянул шапку, помотал лохматой головой. — Тебя прямо бог послал. Вишь, на базу мертво сел. Аж мокрый весь. Ковыряюсь. Дерни и поедем!
— Какой дернем! Садись скорей! Там жена помирает!
— Да это тебя так, припугнули. Что ж я машину посреди степи брошу!
— Ладно, щас я те дерну! Щас я те ее вытолкну! — УАЗ взревел, дернулся назад и вдруг резко рванулся на «Ниву».
— Ты чего! Да ты!.. — Хирург замахнулся шапкой, метнулся к УАЗу, на ходу распахнул дверцу. — Стой, дурила!
— Садись! — заорал Венька. — Садись, а то щас кабину с капотом сравняю. Садись!!!
— Не гони ты так. У меня сейчас весь ливер оторвется. — Одной рукой хирург вцепился в ручку, другой упирался в крышу кабины. На спуске к мосту не утерпел, закричал: — Тормози! На пониженную, на пониженную! Мудила! Под мост улетим. — Но Венька будто не слышал. Если бы он попытался сбросить скорость, затормозить, машину бы снесло с моста. Они же пролетели на бешеной скорости.
Занимался серенький рассвет, когда ребенка извлекли на свет с помощью кесарева сечения. Медсестра перекрестила новорожденного, пришлепнула по попке. Ребенок раззявил старческий ротишко, пискнул.
Хирург вышел на крыльцо, взлохмаченный, крикнул Веньке:
