- Дерьмо.
* * *
- Дерьмо! - сказал Кирилл Рогозин, наклонившись через стол к академику Иванову-Бермудянскому. - Прошу прощения за грубость, но все, что написано в этой бумажке, уважаемый Николай Илларионович, дерьмо. Так и можете передать нашим анонимным товарищам.
- Ну, Кирилл Петрович, батенька! - всплеснул руками Иванов-Бермудянский. - Это вы уж как-то совсем... Я же, собственно... Я же только хотел, так сказать, довести до вашего сведения... Вы, надеюсь, не считаете, что я каким-то образом, так сказать, разделяю... Просто мой долг, так сказать, предостеречь вас...
- Я все понимаю, уважаемый Николай Илларионович, - ответствовал батенька Кирилл Петрович. - И даже больше того. Я глубоко благодарен вам за ваше, так сказать, предостережение и глубоко сочувствую нашим, так сказать, товарищам. Можете передать, чтобы они больше не беспокоились. Я увольняюсь из Института Пространственных Аномалий. Тем более что им, кажется, сейчас не до аномалий. У них - что ни год, то похороны. Замучились, поди...
Кирилл Рогозин встал, и, откланявшись, вышел из кабинета.
Вздрогнув при последних словах дерзкого собеседника, Иванов-Бермудянский сокрушенно посмотрел ему вслед, потом огляделся, заглянул зачем-то под стол и, тяжело вздохнув, опустил голову.
- М-мда... Не до аномалий... - горестно произнес он.
Никому на свете не было никакого дела до любимого детища академика. Вот уже второй год пребывал он, как, впрочем, и весь его институт, в состоянии тягостном и неопределенном.
Из столицы приходили невразумительные бумаги. В одних содержалось требование срочно отчитаться о проделанной работе. В других предлагалось срочно изменить профиль института и заняться почему-то медицинскими исследованиями. (Что приводило академика в неописуемый ужас.) В третьих отменялись все предыдущие распоряжения и давались новые, понять которые было уже совсем невозможно. Так, например, одна из бумаг предписывала подсчитать запасы нефти в окрестностях Лукичевска, где никакой нефти отродясь не было и быть не могло.
Иванов-Бермудянский тоскливо посмотрел на портрет Третьего Предводителя, висевший на стене кабинета. Портрет был меньших размеров, чем предыдущий, изображавший Второго, скончавшегося совсем недавно. От старого портрета осталась темная кромка обоев, сильно смахивающая на траурную рамку. Академику стало не по себе.
Неожиданно на столе задребезжал телефон. Он снял трубку. Звонили из столицы.
- Это академик Иванов? - спросил строгий голос.
- Да, это я, - ответил Иванов-Бермудянский.
- Вас вызывают на заседание Высшего Органа, - прозвучало в трубке.
- Простите, куда? - не поверил своим ушам академик.
- На заседание Высшего Органа, - повторил строгий голос. - Завтра в десять утра.
- А по какому, собственно, вопросу?
Мысли академика путались, ибо он не только никогда не был на заседаниях Высшего Органа, но и не предполагал, что вообще может быть допущен туда - на самую вершину власти.
- По вашему вопросу, - ответили ему и повесили трубку.
Иванов-Бермудянский опешил. Звонок был для него полной неожиданностью. Он не ждал никакого вызова ни по какому вопросу. Но времени на размышления не оставалось. В столицу требовали прибыть завтра, а стало быть, вылететь туда он должен был не позд-нее сегодняшнего вечера. Еще работая на своих прежних должно-стях, он привык, что все важные совещания у большого начальства всегда назначались неожиданно и всем участникам - даже тем, кто должен был прибыть с другого конца страны, - сообщали об этом накануне.
Академик вызвал секретаршу и попросил её срочно узнать, когда ожидается рейс на столицу из ближайшего аэропорта. Сам же он начал лихорадочно собирать все материалы о работе института, чтобы представить их, если потребуется, Высшему Органу. Мысль о том, что ему предстоит участвовать в таком совещании, и полная неясность - о чем, собственно, он должен там докладывать, - не давали ему сосредоточиться.
Наконец, собрав все более или менее важные бумаги и узнав, что самолет в столицу вылетает в девять часов вечера, Иванов-Бермудянский покинул стены родного института. Впереди его ждала неизвестность.
До ближайшего к Лукичевску аэропорта было четыре часа езды. Всю дорогу он волновался, что опоздает или не сможет взять билет. Слава Богу, он не опоздал и билет взять ему удалось. Однако на том волнения его не окончились.
Рейс на столицу откладывали. Сначала было объявлено, что вылет задерживается на два часа из-за плохой погоды в районе аэропорта (хотя погода стояла прекрасная). Потом отложили ещё на два часа, якобы из-за плохой погоды в столице (что проверить было - увы! - невозможно). Впрочем, пассажиры, сидящие в зале ожидания, реагировали на эти отсрочки спокойно. Один из них, сидевший рядом с академиком, деловито пояснил ему: "Обычное дело. Бензину у них нет. И неизвестно, когда подвезут. Так что раньше ночи не улетим. - Он помолчал и философски заметил: - Ежели повезет, конечно".
К счастью, им повезло, и в три часа ночи самолет все-таки взлетел. Измученный ожиданием Иванов-Бермудянский наконец облегченно вздохнул. Но нервы его были все ещё напряжены, заснуть в самолетном кресле академик не смог и прилетел в столицу совершенно разбитым...
Совещание в Высшем Органе началось вовремя, что само по себе, как говорили, было явлением довольно редким. Академик Иванов-Бермудянский сидел на красивом, обитом красным бархатом стуле и держал на коленях папку с отчетом о работе Института Пространственных Аномалий. Рядом с ним на таких же стульях вдоль белой стены просторного зала сидели ещё несколько человек, приглашенных на совещание. Никого из них академик не знал.
В центре зала стоял огромный, покрытый зеленым сукном стол. За ним должны были собраться члены Высшего Органа. Стульев вокруг стола почему-то не было. Возможно, их собирались принести и поставить позже.
Стрелка на циферблате массивных бронзовых часов замерла возле цифры 10. Прошло ещё несколько минут, и большие позолоченные двери в дальнем конце зала бесшумно раскрылись. Академик вытянул шею, ожидая увидеть стоящего в проеме дверей члена Высшего Органа шестой части суши земного шара. Впервые увидеть во-очию, не на портрете.
Академик увидел его. Правда, увидел он его не стоящим в проеме дверей, а скорее сидящим там.
Члена Высшего Органа вкатили в зал на кресле-каталке.
Человек, явившийся из золоченых дверей, сидел, положив руки на хромированные ручки передвижного кресла, и улыбался, рассеянно оглядывая зал. Выглядел первый Член Высшего Совета, увиденный Ивановым-Бермудянским, лет на двадцать старше, чем на своих портретах. Сеть глубоких морщин покрывала его лицо, а отвисшие серые щеки придавали рассеянной улыбке довольно своеобразное выражение. Академику почему-то вспомнилась мумия, которую ему в детстве показывали в музее антропологии. Впрочем, он тут же отогнал от себя эту бестактную, если не сказать - крамольную, мысль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
