Так или иначе, но непосредственные преемники Сундьяты не уронили славу основателя великого Мали. И один из самых удачливых из их числа, вольноотпущенник Сакура (или Сабкара), правление которого завершило XIV в., оказался крупным и талантливым государственным деятелем и полководцем. Его царствование подготовило ту блестящую репутацию, какую Мали приобрело в Средиземноморье после поездки в хадж (паломничество) и пребывания в Египте мансы Мусы I, одного из ближайших преемников Сакуры.
«Муса Мали — государь негров Гвинеи»
Этот правитель вступил на престол в 1312 г. Он был внучатым племянником Сундьяты, внуком его брата Манде Бори. Манса Муса, или Канку Муса, как его называли по имени матери, получил наибольшую известность из всех государей клана Кейта, если исключить Сундьяту (да и то последняя оговорка относится, пожалуй, только к суданской аудитории: в Европе и на Переднем Востоке Муса далеко затмил имя основателя Малийской державы). Впрочем, между славой этих двух государей в самом Судане есть довольно существенное различие: хотя оба они считаются национальными героями малинке и некоторых родственных им народов, все же мусульмане особенно выделяют Мусу, тогда как немусульмане предпочитают ему Сундьяту.
Именно Мусе посвящены самые подробные сообщения арабоязычных авторов — и североафриканских и суданских, именно его изображения помещены на самых ранних европейских картах Западной Африки. Между тем славой своей Муса I обязан был вовсе не военной или административной деятельности, а главным образом той пышности, которой был обставлен его хадж в 1324 г. и которая произвела, прежде всего в Египте, совершенно ошеломляющее впечатление. А уж в Каире как раз этим трудно было удивить...
К этому времени трудами таких предшественников Мусы, как Сундьята, Уле и Сакура, Мали достигло апогея своего могущества. И следует отдать мансе Мусе должное: он с большим достоинством представлял свою страну в сношениях с другими правителями, в частности с мамлюкскими султанами Египта[12]. В тогдашних исторических условиях самое царское паломничество превращалось в важнейшую внешнеполитическую акцию — оно демонстрировало устойчивость и мощь государства. С этой задачей манса Муса справился превосходно, проявив незаурядные дипломатические способности.
Он выступил из Ниани во главе огромной свиты: по рассказам позднейших хронистов, его сопровождало кроме восьми тысяч воинов от восьми до девяти тысяч рабов и слуг.
Манса вез с собой сто вьюков золота по три кинтара[13] каждый. Помимо того что пышность свиты должна была поддерживать авторитет Мали и его государя в далеких странах по другую сторону пустыни, численность ее определяли и другие мотивы, более близкие и практические. Маршрут мансы проходил через восточную часть малийских владений, в частности через Гао. Сонгайские вассалы никогда не внушали правителям из клана Кейта особого доверия, и такая демонстрация военной силы должна была лишний раз воззвать к их благоразумию. Да и сам путь на север через пустыню был далеко не безопасен: кочевники фактически ничьей власти не признавали, и мансе, рассказывает арабский историк ал-Омари, современник этих событий, приходилось раздавать немалые суммы тем племенам, через кочевья которых ему пришлось проходить во время путешествия по Сахаре.
Ибн Фадлаллаху ал-Омари, крупному египетскому чиновнику, бывшему одно время начальником финансового ведомства в мамлюкской Сирии, мы обязаны подробным описанием пребывания Мусы I в Каире. Но ал-Омари не ограничился этим. От людей, проживших в Мали долгое время, хорошо знавших это государство, от тех, кому по должности пришлось часто встречаться и беседовать с Мусой в Египте, он получил множество сведений о Мали. Его суховатый и бесстрастный рассказ содержит массу интереснейших подробностей, освещающих самые разные, иногда очень неожиданные стороны жизни средневекового Мали. Здесь и перечисление главных сельскохозяйственных культур; и политическая характеристика страны; и описание церемониала приемов при дворе мансы; и, конечно же, многочисленные детали золотой торговли и добычи драгоценного металла вплоть до повторения давних сообщений о золотоносных растениях.
Именно с добычи золота начал свой рассказ первый из тех, к кому ал-Омари обращался за сведениями, — мусульманский богослов шейх Абу Сайд Осман ад-Дуккали. И рассказ его вполне заслуживает того, чтобы быть здесь приведенным полностью, настолько хорошо в нем отразилась своеобразная обстановка, веками существовавшая на границах золотоносных областей Западной Африки в средние века.
«Государь этого царства, — рассказывал шейх, — имеет в своем подчинении страну пустынь самородного золота. Жители ее — дикие язычники, и ежели бы он пожелал, то покорил бы их. Однако правители этого царства узнали по опыту, что, когда кто-нибудь из них завоевывает один из золотых городов, утверждает там ислам и велит огласить там призыв к молитве, сбор золота падает и сходит на нет, в то же время возрастая и увеличиваясь в соседних языческих областях. Когда опыт подтвердил это наблюдение, они оставили страну золота во власти ее обитателей-язычников и удовольствовались тем, что обеспечили себе их повиновение и получение дани, которую они на тех наложили». Такая система отношений сохранялась на всем протяжении средневековой истории Западного Судана. Ни одна из великих держав этого времени не имела своих наместников в золотоносных областях на границе с зоной тропического леса. Каждый год после окончания дождей из торговых городов и из столицы отправлялись на юг и юго-запад большие караваны. Сотни невольников несли на головах драгоценный груз — сахарскую соль. Когда такой караван достигал местности, где добывалось золото, соль обменивали на металл (точнее, на золотой песок) и караван выступал в обратный путь. Купцы, хозяева каравана, выполняли во время таких торговых экспедиций роль царских сборщиков дани. Ведь все полученное золото они были обязаны отдавать мансе: в Мали порядки были строже, чем в Гане, —даже золотая пыль считалась монопольной собственностью государя. Эта система позволяет нам представить себе, каким образом малийские государи справлялись с управлением огромными областями, обходясь в них без какого бы то ни было административного аппарата. Перед нами, собственно говоря, специфическая разновидность той операции, которую, скажем, в истории Киевской Руси мы называем «полюдьем». Правда, вполне очевидна и весьма существенная разница: полюдье на Руси заключалось в том, что князь со своею дружиной обходил покоренные народы, собирая с них положенную (а при случае — и неположенную) дань. История князя Игоря и княгини Ольги — их отделяли от времен расцвета Мали всего три с небольшим столетия — хорошо показывает, во что могла превращаться эта процедура. В Судане все получалось проще: военная сила в сборе полюдья вообще не использовалась.
Такой порядок вполне устраивал обе стороны. В самом деле, мирные торговые караваны были куда приятнее военных экспедиций, а купцы гораздо лучше справлялись со сбором даней, чем смогли бы сделать это наместники-военачальники. Не случайно Муса рассказывал своим каирским собеседникам, что на западной и юго-западной границах его державы царит вечный мир. Но по своему социально-экономическому смыслу это было именно полюдье, т.е. некий переходный этап от простого сбора дани к более или менее регулярному налогообложению. А значит, в Мали периода расцвета эта вторая из неотъемлемых черт сложившегося государства уже активно формировалась, свидетельствуя тем самым, что Мали находилось значительно выше Ганы на шкале общественного развития.
Конечно, такой «режим границы» устанавливался далеко не сразу, а методом проб и ошибок. Только что приведенный рассказ шейха ад-Дуккали о том, почему оставили в покое «обитателей-язычников» золотоносных областей, отражает уже результат многолетнего применения этого метода. А такому результату предшествовали и попытки активных действий. Вот как они, эти активные действия, запечатлелись в рассказе венецианца Альвизе да Мосто, возглавлявшего на службе у португальской короны морские экспедиции к побережью Западной Африки в 1455 —1457 гг.
«И вот, — пишет он, — когда спросил я там у названных купцов, как же могло быть, что император Мелли, который столь великий государь (как они говорят), не пожелал любым способом, добром или силой, узнать, каковы эти люди, что не желают позволить себя увидеть и говорить с собою, мне было отвечено, что не столь много лет назад один из императоров Мелли твердо решил заполучить в руки одного из них. Посовещавшись об этом, повелел он, чтобы несколько его людей за день до того, как соляной караван отойдет назад на вышеупомянутую половину дневного перехода, выкопали бы рвы возле места, где выложены были кучи соли, и спрятались бы в них. И чтобы эти люди, когда черные придут положить золото подле соли, напали на них, захватили бы двоих или троих, каковых за доброй стражею и привели бы в Мелли. И, коротко говоря, так и было сделано. Захватили четверых, остальные убежали; но из четверых еще троих отпустили, рассудив, что одного достаточно, чтобы можно было исполнить волю государя и дабы тех черных не гневить еще более. Тем не менее сказанный черный не пожелал ни разговаривать, хотя говорили с ним на разных языках, ни есть; он прожил четыре дня, а потом умер. Посему мнение о черных из Мелли, основанное на опыте с этим пленником, таково, что люди те немы... И из-за вышесказанного случая впоследствии не было ни одного из тех императоров, кто пожелал бы продолжить подобные дела, тем паче что из-за захвата и смерти того черного его соплеменники на протяжении трех лет не хотели приходить с золотом в обмен на соль... А общее мнение таково, что сказанный император не беспокоится из-за того, что те черные не желают говорить, раз он получает выгоду от золота».
