Трудно было расширить область распространения ислама к востоку, где преграду такому распространению представляли культурные уйгуры. Здесь граница мусульманского мира проходила и во время образования Монгольской империи там же, где при Махмуде Кашгарском, то есть к востоку от Кучи; есть только известие, что один из тюркских мусульманских богатырей в Куче, Хизр-бег, прославился победами над уйгурами, тогда уже считавшимися мирным народом, неспособным оказать сопротивление храбрым воинам; за помощь, оказанную кашгарскому хану против его врагов, Хизр-бег потом получил от него ханский титул. Зато в южной части бассейна Тарима при Махмуде Кашгарском пограничным пунктом ислама был Черчен, а в XIII веке, при Марко Поло, мусульманами уже были и жители местности около Лоб-Нора.
Остается еще сложный вопрос, насколько в культурной жизни мусульманской Азии в то время принимали участие тюрки. Полного подчинения тюрок арабско-персидской культуре нигде не произошло; нигде не было случая утраты тюрками своего языка; но все же влияние арабской и персидской культуры было так сильно, что тюркский язык нигде не смог сделаться языком государственности и культуры. В самом западном из тюркских государств, в Малой Азии, государственным языком до XIII века был арабский; это известие находится в анонимном сочинении, написанном в Малой Азии в XIV веке на персидском языке, и казалось мне сомнительным{29}, но в пользу его, как заметил покойный Макс ван Бершем[96], говорит эпиграфический материал.
На султанов оказывал влияние персидский эпос, что видно из частого употребления таких имен, как Кайхусрау и Кайкубад; рядом с этим, однако, встречаются и чисто тюркские имена, ясно показывающие, что султаны не забывали своего тюркского происхождения. То же самое относится к сельджукским владениям в Иране, где языком делопроизводства и культуры все более становился персидский. Персидским языком все более вытеснялся арабский из области делопроизводства и литературы и в Туркестане, находившемся под властью династии Караханидов. Характерно, что в X веке, при Саманидах, была составлена на арабском языке история Бухары; когда этот труд был переведен в XII веке на персидский язык, то появление такого перевода объяснялось, между прочим, тем, что люди не питают больше склонности к чтению арабских книг. Арабский язык вытеснялся персидским даже из области преподавания богословия; были преподаватели, читавшие лекции в медресе на персидском языке. То же самое относится к первоначальному преподаванию веры; об авторе продолжения истории Нишапура Медж ад-дине Абд аль-Гафире, родившемся в 451 / 1059–1060 году, говорится, что он в пятилетнем возрасте усвоил начала веры по-персидски. Несмотря на это, в государственном делопроизводстве во владениях Караханидов во второй половине XII века еще употреблялся арабский язык.
Документы этого же и последующего времени показывают, однако, что в государстве Караханидов, даже в Самарканде, где среди населения говоривших по-тюркски, наверное, почти не было, не был совершенно исключен из государственной терминологии и тюркский язык. Тюркское прилагательное улуг прибавлялось, например, к слову везир, а на монетах, чеканившихся самаркандским ханом в конце XII века, даже к титулу хана.
Ханы продолжали носить до конца существования династии тюркские имена и в особенности тюркские титулы, причем сохранялся обычай, известный из истории правивших в Монголии огузских и уйгурских ханов, что хан при вступлении на престол менял свой прежний титул на новый, употреблявшийся вместо собственного имени. Этот обычай иногда причиняет затруднения историкам, которым не всегда легко решить, принадлежат ли различные титулы, встречающиеся приблизительно в одно и то же время на монетах, чеканенных в одной и той же местности, одному лицу или нескольким.
В Самарканде, однако, насколько известно, не было речи о литературе на тюркском языке; при дворе ханов жили и пользовались их покровительством персидские поэты. Более благоприятное положение для создания мусульманской литературы на тюркском языке было в Кашгарии, хотя и туда проникло персидское влияние, постепенно усиливавшееся.
В 462/1069–1070 году была написана в Кашгаре для местного хана уроженцем города Баласагуна Юсуфом, занимавшим придворную должность хаджиба, дидактическая поэма на тюркском языке под тюркским заглавием «Кутадгу билик», то есть «Знание, делающее счастливым», или «Знание, достойное царей»; слово куш — «счастие» часто употреблялось, в том числе и в самой поэме, в смысле современного «величество», для обозначения царского звания. Этого рода литература, то есть поучительные произведения об обязанностях государей, сановников и т.п., издавна была популярна на Востоке, в том числе и в иранском мире; самое ценное в таких произведениях — рассказы об исторических событиях или легенды, которыми подтверждаются или объясняются те или иные наставления. Но именно этого элемента в произведениях Юсуфа Баласагунского нет совсем. Им не выводятся никакие исторические лица; его царь (илиг) — только безжизненная аллегорическая фигура, олицетворяющая справедливость; другие достоинства олицетворяются везиром, его сыном и братом. Вследствие этого «Кутадгу билик» стоит гораздо ниже своих персидских образцов.
Очевидно, что быстро были забыты после принятия ислама памятники буддийской, манихейской и христианской литературы на тюркском языке. А та тюркская мусульманская поэзия, о существовании которой мы узнали из сочинения Махмуда Кашгарского, еще не вызвала появления книг. Литература на тюркском языке должна была появиться именно в Кашгаре, где население говорило, по словам Махмуда, на «тюркском хаканском языке», самом красноречивом из тюркских наречий, тогда как языком сельских местностей за Кашгаром был кенджекский язык, то есть язык местного, первоначально нетюркского, но отюреченного населения.
Остается вопрос, насколько «Кутадгу билик» была связана с тюркскими традициями по стилю и форме изложения и насколько она могла оказать влияние на современников. Поэма эта дошла до нас в трех рукописях, одна уйгурским алфавитом, написанная в 1439 году в Герате, и две — арабским, из которых одна была найдена в Египте, другая — в Фергане. Возбуждает до сих пор споры вопрос, как писал свой труд сам автор, уйгурскими или арабскими буквами. Самоё название и употребление слова куш в смысле «величество» показывают, что в Кашгаре мусульманское, и, в частности, персидское, влияние не успело вытеснить тюркские традиции даже из области придворной жизни. Название «Кутадгу билик» мы потом снова встречаем в монгольскую эпоху; так назывался сборник изречений, приписывавшихся Чингисхану, на который, как и на Ясу[97], ссылались как на источник права, действовавшего в Монгольской империи и в государствах, образовавшихся после ее распада. Из слов автора XV века Ибн Арабшаха[98] можно заключить, что название «Кутадгу» применялось и к употреблявшемуся монголами уйгурскому алфавиту, причем Ибн Арабшах, ошибочно сближал это слово с названием племени, из которого вышел Чингисхан. Было высказано мнение, что уйгурский «Кутадгу билик» Богра-хана мог, по крайней мере по заглавию, оказать влияние на монголов и вызвать появление «Кутадгу билик» Чингисхана. Но после издания труда Махмуда Кашгарского уже не подлежит сомнению, что подданные Караханидов не называли себя уйгурами и что для Юсуфа Баласагунского язык, на котором он писал, не был уйгурским; столь же невозможно, что такое произведение, как «Кутадгу билик» Богра-хана, проникнутое духом ислама, могло быть усвоено уйгурами, остававшимися буддистами и христианами и впоследствии оказавшими влияние на монголов.
Из слов Махмуда Кашгарского не ясно, знал ли он произведение Юсуфа Баласагунского, написанное всего за два года до того, как он приступил к своему собственному лингвистическому труду, в котором он, по его собственным словам, не имел предшественников. Мартин Хартманн[99] видел разницу между Юсуфом Баласагунским и Махмудом Кашгарским в том, что первый примыкал к придворным кругам, второй — к традициям народной поэзии. Едва ли это мнение справедливо. Мы видели, что среди стихов, приведенных Махмудом Кашгарским, есть образцы придворной поэзии; с другой стороны, Юсуф Баласагунский пользовался для своих дидактических целей и народной мудростью. В «Кутадгу билик» есть отдельные места, в которых выражаются теми же словами те же мысли, что и в образцах народной мудрости, приведенных в книге Махмуда Кашгарского.
Что «Кутадгу билик», несмотря на небольшое число известных до сих пор рукописей, пользовалась в свое время популярностью, видно из того, что в Сарайчике, близ устья Яика, был найден глиняный сосуд с надписью, содержавшей стихи из «Кутадгу билик». Кроме того, в Турции было найдено и издано несколько более позднее произведение в том же роде, которое Ахмад ибн Мухаммед Югнека написал на «кашгарском языке» для какого-то эмира Дад Испехсалар-бека; оно содержит такие же сухие нравоучения и наставления, без какой-либо связи с событиями действительной жизни. Открытие этого произведения показало, что «Кутадгу билик» не стоит совершенно одиноко и что в тюркской литературе был «кашгарский период», имевший, по-видимому, очень мало влияния на ее последующую судьбу.
