Сзади Хун-Ахау послышалось легкое покашливание. Он обернулся. Небольшого роста старик с чахлой седой бородкой смотрел на него. Легкая усмешка тронула углы подвижного рта. Кануль и Ак подняли головы от работы, вскочили, согнулись в низком поклоне. В молчании протекла минута.
— У тебя хороший глаз, юноша, — наконец произнес старик, — ты многое заметил правильно, я с удовольствием слушал твой рассказ. Но у тикальских мастеров есть свои достижения, и не надо так строго относиться к ним. А главное, — он поднял строго палец, — у нас, ваятелей Тикаля, совсем другие принципы. Вы, ололтунцы, гордитесь живостью изображения. Но это — второстепенная задача. Прежде всего надо передать величие и всемогущество повелителя — вот что главное! Если этого нет, то скульптуре не поможет никакая живость!
— Учитель, — робко спросил Ак, — неужели в Ололтуне действительно нет ни одной стелы? Как же тогда их правитель совершает обряд двадцатилетия?
— Обряд у них совершается, но не перед стелами, а внутри дворца, — ответил старик, — об этом мне рассказывал мой отец, живший в Ололтуне. А стел у ололтунцев нет по очень простой причине. Тамошний известняк слишком хрупок и не выдерживает ударов молотка. Поэтому скульпторы твоего города, — обратился Ах-Циис к Хун-Ахау, — лепят рельефы из гипса, а не высекают из камня. Разгадка, как видите, проста! Впрочем, в Ололтуне все же есть одна стела. Ее изготовили из привезенного издалека большого камня.
— Я ее не видел, — сказал опахалоносец царевны.
— Она находится в небольшом храме у холма Бакальчен, а ты, вероятно, не был в нем. Но что же вы прекратили работу? — Ваятель заметил, что заслушавшиеся ученики стоят без дела. — Немедленно продолжайте, а ты, юноша, ступай по своим делам… Какие же вы все бездельники! Стоит только отвернуться…
Смущенный Хун-Ахау быстрыми шагами удалился от разгневанного старика, продолжавшего ворчать на Кануля и Ака.
Больше он уже не решался приходить на площадь, чтобы не мешать работающим. А через два дня вернулась царевна, и юноша снова погрузился в ставший уже привычным ему круг занятий и обязанностей.
Прошел месяц, и Хун-Ахау снова увидел ту стелу при совершенно необычных обстоятельствах. Этот день запомнился ему навсегда.
Как и при игре в мяч, во дворце поднялись очень рано. Но повелитель Тикаля на этот раз не появился на террасе, там было пусто и тихо. Хун-Ахау не зная, что предшествовавшие трое суток правитель провел в храме, где постился и готовился к торжественному обряду. Шумно было лишь в крыльях здания, занимаемых ахау-ах-камха и царевной. Блестящий рой придворных помогал им облачаться в парадные одеяния.
Велико было удивление опахалоносца, когда он, следуя за Эк-Лоль, вступил на ту самую площадь, где он недавно был почти один. Сегодня она была полностью запружена народом, и воины, прокладывавшие путь детям правителя, с трудом сдерживали натиск толпы.
Стела была уже освобождена от лесов, но тщательно закрыта длинными мягкими циновками. Увидеть на ней что-нибудь было невозможно. У ее подножия виднелась небольшая яма. Ближе к толпе на гладком штуке* площади был разостлан большой цветастый ковер. С трех сторон его окружали придворные; након, царевна и Кантуль разместились на самых почетных местах. Только у стороны, соседней с ямой, не стоял ни один человек.
Тянулись в торжественном молчании минуты. Солнце заметно поднялось над углом старого дворца. Хун-Ахау усердно работал опахалом, стараясь освежить свою юную владычицу.
Раздалось медленное тихое пение. Постепенно оно становилось все громче и мощнее, вступали новые голоса певцов, начали подпевать и зрители. Как по команде, головы повернулись к левому храму: на ступеньках его появилась группа жрецов со статуей бога. Из дверей выходила другая — у нее бог Мам восседал на носилках.
— Уходит! Уходит бог катуна Болон-Ахау! Его провожает старый бог Мам, — зашептались в толпе. — Да будет счастлив уход его! Да будет счастлив приход нового!
Процессия медленно двинулась к храму около стелы. Как только жрецы скрылись внутри него, пение смолкло. Но теперь все собравшиеся уже смотрели на храм в правой части площади.
Снова грянул хор, на этот раз громко и весело. Бурные крики радости приветствовали появление божества на площадке правого храма. Владыка Вук-Ахау шествовал в центральный храм, чтобы принять на двадцать лет бремя власти от уходящего собрата. Жители Тикаля молитвенно поднимали руки, распростирались ниц, когда мимо них проплывала высоко поднятая статуя.
Солнце было в зените, когда Вук-Ахау скрылся в центральном храме. Стало жарко. Затылок накона покраснел. Но ни есть, ни пить до завершения обряда не полагалось. Все терпеливо ждали главного.
Хор опять смолк, стояла мертвая тишина. Хун-Ахау вспомнил, что отец ему рассказывал о подобной церемонии у них на родине. Это было еще до рождения юноши. Двадцать лет — срок не малый!
Протяжное песнопение встретило появившегося на площади центрального храма Болон-Ахау. Передача власти была окончена, и он уходил теперь в правый храм — его новый дом. За ним неотступно следовал старый Мам, распорядитель богов. За уходящим надо было следить, чтобы прежний властитель самовольно не остался на троне лишний срок. И Мам следил. Только устроив Болон-Ахау на его новом месте, он мог возвратиться на покой в свой храм.
Зрители заволновались: приближалась главная часть празднества. Из центрального храма вышел повелитель Тикаля. На этот раз он был одет очень просто. Полоса ягуаровой шкуры вокруг бедер, единственное перо в волосах, небольшие браслеты на руках и щиток из перьев на правой голени составляли все его убранство. Непривычно выглядели его босые, без сандалий, ноги. Зато блистал великолепием украшений верховный жрец, шедший за правителем, не уступали ему в этом и остальные жрецы.
Спустившиеся сгруппировались вокруг стелы таким образом, чтобы владыка Тикаля и верховный жрец были бы видны стоявшим на площади.
— Отдадим драгоценную влагу жизни великому камню! — возгласил верховный жрец. Могучий низкий голос не вязался с его изможденным обликом. — Приступайте!
Правитель острым обсидиановым ножом рассек мочку правого уха, затем левого. Закапала кровь. Он наклонялся то одной, то другой стороной, стараясь, чтобы кровь попадала в яму. Туда же был брошен и нож.
Затем, схватив поданные ему три иглы огромного ската, повелитель проколол ими высунутый язык. Бежавшую узким ручейком кровь он собирал в составленные чашей ладони. Быстрым движением он сплеснул ее на циновки, закрывавшие стелу, — один… другой… третий раз… Иглы были брошены в яму, и владыка Тикаля отошел в сторону. Кровь еще струилась изо рта и ушей, но он ее уж не собирал, а размазывал на груди.
К жертвенному месту, строго соблюдая ранги, потянулись другие. Совершали обряд по-разному. Царевич надрезал мочки ушей, Ах-Меш-Кук привычным жестом проколол себе язык, старый скульптор исцарапал иглой ската все щеки, чтобы поручить несколько капель, полнокровный Ах-Печ надрезал вену на левой руке и, выпустив целый фонтан крови, гордо огляделся. Не принимала участия в этом лишь Эк-Лоль. С бесстрастным видом царевна глядела на происходившее, и только один раз ее глаза горячо блеснули — когда к стеле подошел наследник тикальского престола.
Хун-Ахау, увлеченный церемонией, не заметил, что правитель куда-то исчез. Вот последний из придворных отошел в сторону, и по мановению верховного жреца к яме один за другим потянулись прислужники. Осторожно опускались на влажную от крови землю расписные сосуды, падали нефритовые бусы, зеленые перья кецаля и красные перья попугаев. Поверх всех богатств был насыпан толстый слой мелких осколков светлого кремня.
Пришла очередь каменщиков. Быстро сыпались с причмокивающим звуком одна за другой пригоршни полужидкой известки. Деревянными лощилами белая масса проворно разравнивалась и разглаживалась… Еще два слоя — и все было кончено — только по иному цвету место, где была жертвенная яма, можно было отличить от остального покрытия площади.
