— Он-то, может быть, и скажет, — произнес задумчиво Тригер, — а как мне в лицо рабочим потом смотреть?
— А так и смотреть, — неожиданно жестко произнес бухгалтер, — в первую очередь должны соблюдаться интересы завода, а рабочих — во вторую. Завод кормит рабочего, а не наоборот. К тому же, если кто-то не захочет получать расчет выписками, можно пойти навстречу и рассчитаться товаром. Тогда и Михаил Корнеевич от товара не откажется, потому как, считай, двойную выгоду от него поимеет.
— Каким товаром? — не понял Тригер.
— Но мы ж об этом с вами говорили, — произнес укоризненно Столетов, — в крайнем случае можно рассчитаться заводскими изделиями. Печным литьем, к примеру. Рабочие могут сбыть его по деревням или в ту же заводскую лавку.
Думаю, Михаил Корнеевич противиться не будет. А Хорошилов — тот вообще оторвет наш товар с руками. Сами посудите, на рубль выписки он рассчитается семью или восьмью гривнами. А железо наверняка примет в полцены… Но это лучше-, чем ничего, Генрих Иванович. Вон на Абаканском заводе Пермикина почти полгода рабочих железом отоваривали. И ничего — как должное приняли. Амбары полны, рассчитаемся по жалованью без особых забот.
— Ухватами и гвоздями или табуретками? — скривился Тригер и снова высморкался в свой безразмерный платок.
— Экий вы, право, жалостливый, Генрих Иванович, — прищурился Столетов, — или домной легче управлять, чем копейкой?
Тригер промолчал, сделав вид, что основательно занят прочисткой носа, а Столетов участливо спросил:
— На казенном заводе, наверное, спокойнее было?
Тригер вновь не ответил, и тогда Столетов, хитровато подмигнув ему, добавил:
— На частном владении зато прибыльнее.
— Кому, как не вам, знать, что Никодим Корнеевич положил мне оклад жалованья вдвое против того, что мне отпускали из казны, — сухо, но с достоинством ответил управляющий. И бухгалтер понял, что Тригер не желает принимать на свой счет его прозрачные намеки.
С утра у заводской конторы толпились рабочие. Судя по тревожным лицам и взволнованному гомону, пар еще клокотал внутри котла, но готов был вырваться наружу… Более всего народу сгрудилось на крыльце конторы, на дверях которой красовался список тех, кто подвергся по разным причинам штрафам за прошедшую неделю. Но не это привлекло внимание толпы. Штрафы в большинстве случаев волнений не вызывали. Всеобщее беспокойство разбудила небольшая приписка в конце объявления: «Денежное жалованье временно, из-за нехватки наличности, выплачиваться не будет.
Те, кто имеет особую нужду, могут получить его провиантом со склада и изделиями по заводской цене».
Первым не выдержал худой мужичонка, с рябым лицом, в закопченной рубахе с прожженными рукавами. Он стянул с головы картуз и с досадой бросил его на землю:
— Это что ж, братцы, делается? При казне хоть хлеб досыта ели, а купец теперича на горло ногой?
Один из горновых, скроенный, казалось, из одних жил, со скуластым в густой черной бороде лицом, смачно плюнул прямо на объявление и припечатал плевок кулаком:
— Вот казенная печать, чтобы брюхо всем поджать!
— Эко ты, дядя Родион, — испуганно вскрикнул Никита, молоденький помощник горнового, — зачем ты так?
— А ну брысь! — замахнулся на него Родион. — Не мельтеши!
На крыльцо вышли Столетов и конторщик Рыбьев. Конторщик осмотрительно прятался за широкую бухгалтерскую спину. Взгляды рабочих ничего хорошего не предвещали.
Того гляди, возьмутся за каменюки…
— Чего шумите? — прикрикнул начальственно Столетов. — Непонятно, что ль, написано? В кассе денег нет, так что хоть зашумитесь, хоть винтом завейтесь, жалованье нечем выдавать! Хотите без хлеба сидеть — сидите… А если кому приспичит, у кого нужда великая, милости просим в амбары товаром получить! Ведомости у кладовщика, иди и выбирай какой товар надобно. А чего орать попусту?
— Что ж твой товар, кусать прикажешь? — с глухой злобой в голосе произнес вальцовщик, в грязной робе и кожаном, прогоревшем в нескольких местах фартуке. — Так без зубов окажешься!
— Товар обменять можно, — вразумлял толпу Столетов. — На базар вынеси — с руками оторвут. По деревням то ж самое. Опять же в лавку к Хорошилову…
— К Хорошилову? — мгновенно сообразил помощник горнового. — Это пойдет! — Он проворно выбрался из толпы и помчался к амбару, чтобы попасть к раздаче товара первым. На бегу он чуть не сшиб с ног доменного рабочего Захара Бугатова. Тот хотел послать вдогон мальчишке крепкое слово, но только махнул рукой. И самому ведь тоже придется за товаром идти… Он поискал глазами в толпе Ерофея Матвеева. Вальцовщик о чем-то спорил с мастером своего цеха Захватовым. Пожилой, коренастый, могучего сложения Захватов стоял, сцепив руки за спиной, и на петушиные наскоки Ерофея лишь угрюмо кивал головой, то сверху вниз, соглашаясь, но гораздо чаще — слева направо, не соглашаясь.
— Что бузишь, Ерофей? — подошел к ним Захар и поздоровался с Захватовым. Тот молча кивнул головой, а Ерофей сердито произнес:
— За что, скажи на милость, Хорошилову такая воля дана? За топор по три гривенника за штуку дает, а у него в лавке они по восемь идут. Это ж сколько деньжищ он на нашем горбу заработает? — Он сплюнул на землю. — В амбаре мне их за полтинник отпустят. На мои три с полтиной жалованья, значитца, получу семь топоров. А Хорошилов выдаст мне взамен два рубля да гривенник в придачу. А сам возьмет столько, сколько я за неделю не получаю?
Захватов окинул его недовольным взглядом:
— Чего задираешься, Ерофей? Смотри, вызову урядника, загремишь «под шары» на пару дней, тогда и своих трех с полтиной не получишь! И к Хорошилову никто тебя не неволит идти. Хочешь — шагай в хозяйскую лавку. Там тебе на гривенник больше дадут, только через три дня. У них порядок такой. За сданное золото в кассу деньги через три дня на четвертый выплачивают и за товар заводской то ж самое.
Так что выбирай или три дня с голодным брюхом сидеть, или подешевле, но побыстрее в лавку Хорошилову товар сдавать.
Ерофей крякнул и, махнув рукой, направился вслед за Захаром в амбар. Сквозь толпу, запрудившую все подходы к воротам амбара, продирался Родион. Одной рукой он прижимал к животу большую чугунную сковороду, а в другой нес связку ухватов.
Толпа потешалась над каждым благополучно вынырнувшим из глубин амбара.
— Ишь, Родион, блинов захотел!
— Женка ему такое замесит, каждый блин шаньгой покажется!
— Куда столько ухватов поднабрал?
— А ему женка кажный день ухватом лысину чешет…
Ломаются почем зря!..
Каждый выбирал тот товар, который легче сбыть. Охотнее всего брали сковороды, лопаты, вилы, вьюшки, тазы.
Захар не хотел идти по слободе с узлом кухонной утвари, поэтому взял связку топоров. На его четыре рубля пришлось восемь штук.
Ерофею по его заслугам пришлось семь топоров, да гривенник остался еще должен в кассу завода с прошлого раза.
— На работе тяжело, — примерил он на вес свое «жалованье», — а нести гораздо легче.
— Говоришь, тяжело? — усмехнулся Захар. — На вальцовке стоишь, прямого огня не чуешь! А горновым у печи не пробовал?
— Хрен редьки не слаще, — вздохнул Ерофей. — Работа тоже горячая.
— Куда уж горячее, — вздохнул Захар и, оттянув ворот, показал обезображенное шрамом плечо. — Видал? Дважды крещен. Водой и огнем, как Никола-угодник.
— Осталось только медные трубы пройти, — рассмеялся Ерофей, хлопнул приятеля по здоровому плечу и подмигнул ему:
— А может, золотые?
И, расхохотавшись уже на пару, вошли в лавку Хорошилова. Здесь было не протолкнуться от массы желающих поскорее сбыть свой товар. Шум и гам стоял невообразимый.
— Креста на тебе нет! — кричал на лавочника патлатый мужик с рыжей всклокоченной бородой. — Чего изгаляешься, ирод? Бери уж так, задарма! Че долго мучиться деньгу отсчитывать!
— Даром мне твоего товара не надо, — спокойно отвечал лавочник, — у меня своего добра полная лавка. Твой товар — мои деньги! Не берешь цену — отходи!
— Василь Силантьич, — надрывался Никита, уцепившись за прилавок. — Накинь хоть по пятачку…
Захар и Ерофей протиснулись к прилавку, выложили каждый свою связку топоров. Хорошилов пощелкал по лезвию одного из них.
— Хорош товар! Беру все по три гривенника за штуку, — но, встретив мрачный взгляд Захара, посмурнел и неохотно произнес:
— Ладно, за все пять с полтиной, но ни копейки больше!
Он высыпал на прилавок горсть полтинников.
Захар и Ерофей быстро разделили деньги соразмерно .количеству топоров.
— Бог смерти не даст — богатым будешь, — сказал Захар лавочнику, заворачивая деньги в тряпицу и пряча ее за пазуху…
Тот ничего не ответил, лишь окинул его хмурым взглядом.
Вечером к Захару прибежал Ерофей.
Захар сидел на крыльце, тачал себе новые ичиги.
— Сидишь себе? Мастеришь? — насупившись, спросил Ерофей. — А там казаков понагнали. Того гляди, начнут нашего брата нагайками охаживать.
