Моника почувствовала странную легкость в спине и голове, когда коготь оказался в ее ладони, и тоже улыбнулась:
— Что-нибудь да сделаю. Что-нибудь полезное, — и отдала черный камушек Иллариону.
Моника решила, что, пока волшебник будет любоваться слезой дракона и думать всякое приятное о Катарине, она изловчится и всадит коготь ему в грудь, но через минуту поняла, что решить легче, чем сделать.
Ударить Иллариона она не могла: не поднималась рука.
Всадить в любимого человека драконий коготь — наверное, это на такое не отважился бы и самый крутой комикс-герой.
Вместо того, чтоб осуществить запланированное, Моника слабохарактерно расплакалась и поплелась обратно к вилле.
Возле древнего дуба, украшенного разноцветными платочками, она налетела на Наваркина. Доктор был бос, растрепан, имел широко раскрытые, полные восторга, глаза, и самозабвенно танцевал, прижимая к груди блестящий медный самовар, из трубы которого вился зеленоватый дымок. На ручках самовара висели и мелодично звякали серебряные колокольчики.
— Б-божэ, — простонала Моника (сия встреча не добавила света и легкости ее мыслям и чувствам).
— Да-да-да, — пропел Наваркин, сияя взглядом (его довольное лицо отражалось в боках самовара и там выглядело еще более довольным). — Какой у тебя прекрасный хобо-от.
Моника махнула на него рукой и попыталась шмыгнуть мимо, но Наваркин бросил самовар в сторону и схватил ее за локоть:
— В твоем хоботе много печали. Что-то случилось? — при этом на его глаза слезы навернулись.
— Извини, но ты не в том состоянии, чтоб меня понять, — пробубнила Моника.
— Ты не права, — шмыгнул носом доктор. — Я сейчас чрезвычайно чувствителен и восприимчив к чужому горю. И сейчас я склонен помогать всем и каждому, даже если это сопряжено с риском для жизни и с нарушением моральных общественных устоев. Итак, что случилось?
Моника вздохнула раз, два и выдохнула:
— Я не могу. Не могу всадить коготь в Ларю. А надо. А я не могу. Что же делать?
— Очень надо? — уточнил Наваркин.
— О-очень, — кивнула Моника и губу закусила, чтоб не расплакаться.
— Если надо — сделаем, — решительно тряхнул головой доктор. — Давай сюда коготь.
— Ты это сделаешь?
— Легко и быстро.
— Что ж…
Девушка отдала коготь Наваркину.
— Ну, я пошел, — сказал тот. — Только мне немного страшно, поэтому чмокни меня своим хоботом, хотя бы в щеку, чтоб я был посмелее. Это поможет, точно!
И Моника поцеловала его в щеку.
— Эх, жизнь моя жестянка-а-а, — пропел Наваркин, неизвестно для каких целей подобрал самовар и направил свои стопы туда, где трудился над новой статуей маг Илларион…
Этап пятый (финальный)
Моника не могла не пойти за доктором.
Наваркин же, пританцовывая и напевая под нос загадочную мантру "банька моя, я твой тазик…", двигался по аллее, оставляя за собой зеленый дым из самовара и, тем самым, напоминая паровоз.
А девушка боролась сама с собой. С одной стороны она хотела, чтоб Наваркин пошел и ударил Иллариона когтем, а с другой стороны ей хотелось остановить врачевателя, потому что она боялась, что ничего хорошего из этой затеи не получится.
— Встава-ай, страна огромная, — самозабвенно тянул Наваркин старинную, патриотическую песню.
Тут сердце Моники затрепетало, будто лист кленовый на ветру — в аллее появился Илларион. Легкой, пружинистой походкой он двигался навстречу Наваркину и тоже что-то пел. По-английски, про любовь. Судя по всему, мысли волшебника порхали где-то в далекой амурной стране.
— Готовность номер один! — сам себе скомандовал доктор и швырнул самовар в ближайшие кусты — оттуда с писком вылетела какая-то птичка. — Всем постам! Преступник вооружен и очень опасен!
Моника на всякий случай прыгнула к самовару.
Наваркин же нацепил на нос извлеченные из кармана джинсов темные очки и, поравнявшись с Илларионом, вежливо спросил:
— Добрый день, не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля?
Илларион застыл и замолк, безмерно удивленный.
Доктор воспользовался его ступором и замахнулся на чародея когтем.
Маг не сплоховал — вовремя среагировал и ответил на замах резким ударом в нос.
Наваркин квакнул, залился кровью и опрокинулся на спину, уронив драгоценный артефакт на дорожку.
— Ну не сволочь? — развел руками Илларион, глядя на ошарашенную Монику.
— О! Зачем? Что ж ты сделал? — выкрикнула девушка, бросаясь к распростертому на земле Наваркину.
— Вообще-то этот псих хотел меня убить, — сказал чародей, пальцами расчесав свои золотистые волосы.
Моника приподнимала бедолаге-доктору голову и в то же время лихорадочно соображала, что же делать дальше. И сообразила:
— Не убить! Не убить! Он помочь тебе хотел!
— Да, конечно. Помочь мне умереть, — хохотнул чародей, пряча руки в карманы.
— Если бы он всадил тебе в грудь этот коготь, ты бы не умер — ты бы отправился в мир Катарины! И вы были бы навеки вместе! — выпалила Моника.
— Д-да, д-да, — заикаясь, отозвался пришедший в себя, окровавленный и жутко обиженный Наваркин. — Как-то так.
Илларион сощурился, чтоб рассмотреть ауры девушки и доктора — он хотел проверить, врут они или нет. Но ничего предосудительного не заметил. Он не знал, что хорошо видеть ему мешает чужая магия, пропитавшая его собственную ауру.
— Возможно, вы оба лжете, — пробормотал маг, поднимая коготь царицы драконов с земли. — Но, что тоже возможно, вы хотите мне помочь. Помочь встретиться с Катариной…
— Мы очень хотим тебе помочь, — всхлипнув, отозвалась Моника (теперь она не лгала).
Илларион не смотрел на нее — он смотрел на мраморный лик своей любимой, который высился над дальними кипарисами.
— Катарина, — прошептал чародей. — Чтоб быть с тобой, я на все готов!
И, зажмурившись, он сам себе вогнал коготь в грудь. И беззвучно повалился в траву.
Потемнело небо, смолкли птицы, со стороны моря запахло бурей.
Моника заахала, бросила Наваркина и кинулась к любимому.
— Шекспир отдыха-ает, — протянул доктор, поднимаясь на ноги.
— Умер! Он умер! — рыдала Моника, обнимая Иллариона. — Не говорит, не смотрит, бледен, как смерть!
— Дальше — тишина, — процитировал эскулап.
— Ларя! Ларя! — звала девушка, целуя белое лицо волшебника.
Вдруг по телу Иллариона пробежала дрожь. Словно его током неслабо ударило. Потом еще раз и еще раз.
Моника отпрыгнула в сторону, Наваркин схоронился за ближайшее дерево, зажимая кровенящие ноздри пальцами. Он, по вполне понятным причинам, опасался чего-нибудь пострашнее тычка в нос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
