– А ты, Володька, герой,– удивился Митя Коробов, голубоглазый восемнадцатилетний мальчик.– Мне бы так ни за что на свете не суметь.
– Какой там герой!– отмахнулся Володя.– Ничем я здесь даже не рисковал, просто повезло. А герой у нас в батальоне был настоящий, Васька Прохоров, саратовский уроженец. На Волге все ребята сызмальства в воде, и Васька плавал как рыба. Об этом узнали и забрали Ваську в разведроту дивизии. Когда готовились форсировать Днепр, он голый ночью плавал туда и обратно, на разных участках, а ведь река там, к слову сказать, широченная. Рассказывали, что однажды Васька с того берега связанного «языка» приволок; парень был – гвоздь, с виду невысокий, а биток отчаянный. Погиб на наших глазах, когда возвращался: немцы ракеты пустили и начали по нему шпарить из пулеметов. Васька нырял, метров по десять под водой плыл, да не доплыл… Как вспомню, до сих пор сердце жмет – кореш он был мой.
Ночью, когда все уснули, я, волнуясь, шепотом спросил Володю:
– Ты вот все рассказывал, а я думал про себя: как узнать, трус человек или не трус? По глазам, что ли? Володя помолчал.
– Сразу этого никак нельзя узнать,– наконец ответил он.– Иной человек незаметный такой, скромный, а в бою хорош; другому, как посмотришь на него, море по колено, а в деле совсем никудышный. Когда я в первую переделку попал, до того перепугался, что даже икал со страху. А потом на людей посмотрел, и до чего стыдно стало – хоть глаза прячь. Привык понемногу. Пуля или осколок – они любого находят: и кто впереди бежит и кто сзади хоронится. Так уж лучше по совести воевать, чтоб люди в твою сторону не плевали…
– Володь, а Володь, можно, я буду в бою тебя держаться, чтобы привыкнуть быстрей? А то я очень в себе не уверен…
– Чудак ты, Мишка,– заулыбался в темноте Володя.– Держись, конечно, смешно даже. На второй день привыкнешь!
– А мне не смешно,– неожиданно послышался тихий голос Сергея Тимофеевича.
– Разбудили мы вас?– виновато спросил Володя.
– Нет, я так и не заснул, тоже думаю… Видишь ли, друг мой, что кажется простым и ясным, к примеру, хорошему пловцу, то очень беспокоит людей, не умеющих плавать. По мне ведь тоже еще никто не стрелял, и я не знаю, как буду чувствовать себя в эту минуту. К тому же мне не приходилось в жизни драться, и, если дело дойдет до рукопашной, я вряд ли смогу соперничать с молодым и ловким противником. Конечно, в глубине души я верю, что в решающую минуту самообладание меня не оставит, но я бы дорого дал за то, чтобы первый бой уже прошел… Если тебе смешно – смейся, я нисколько не обижусь.
– Что вы, Сергей Тимофеевич, я ведь понимаю… Только уж вы-то совсем зря беспокоитесь, по нашей примете такого человека, вроде вас, всегда уважать будут, и в тылу и на передовой.
– Это какая же примета?– улыбнулся Сергей Тимофеевич.
– Обыкновенная вещь: если человек в жизни справедливый и совестью своей не поступается, то и на передовой он самим собой останется. Точная примета, Сергей Тимофеевич, ни разу не обманула. Вот и сейчас: думаете-то вы не о том, чтоб выжить, а о том, чтоб совесть чистой сохранить. Я в вас с первого дня не сомневался, Сергей Тимофеевич, вы уж извините, не привык в глаза высокие слова говорить…
– Хорошо, мне хочется выговориться. Каждый человек должен хранить в душе хотя бы один поступок, которым он может гордиться – молча, про себя; поступок, который в глазах самого человека оправдал бы его существование в мире. Это не индульгенция от всех грехов, которой можно обмануть кого угодно, кроме самого себя, а лишь глубокое внутреннее удовлетворение. Сколько я ни рылся в своей памяти, такого поступка припомнить не смог; да и не стоило рыться, будь он – вспомнился бы без труда. Вот почему я рад, что оказался здесь, в этой теплушке, что нашел в себе силы подняться до уровня простого русского солдата – пусть не совсем полноценного, не очень молодого, но все-таки солдата. Я говорю вам вещи, которые не стал бы говорить никому: мне кажется, что вы меня правильно поймете.
– У меня тоже нет такого поступка,– вздохнул Володя.– Что я делал до войны? Бил морды, с девчонками целовался да отплясывал на вечеринках… А ты, Мишка?
– И вспомнить нечего,– огорченно сказал я.– А ты-то чего вздыхаешь? Орден заслужил, медаль…
– Эх, Сергей Тимофеевич! – размечтался Володя.– Взяли бы вы меня на выучку, когда война закончится…
– С большой радостью, Володя,– серьезно ответил Сергей Тимофеевич.– Голова у тебя хорошая, было бы желание.
– Какая там хорошая,– засмущался Володя,– Семь классов я всего одолел, восьмого у нас в селе не было. Дурак я, в райцентр ездить поленился, как многие ребята, деньги побыстрей зарабатывать потянуло, вот и остался недоучкой…
– Тебе двадцать лет, друг мой,– проговорил Сергей Тимофеевич.– В такие годы жизнь – это сплошное будущее. Даже я, хотя мне через четыре года пятьдесят, отнюдь не считаю, что жизнь позади: после войны я надеюсь закончить большую книгу по истории Древней Руси, надеюсь разыскать двух своих учеников и продолжить с ними работу. Где-то командует ротой Сережа Тихомиров – последнее письмо от него я получил полгода назад, и совсем затерялся Ваня Лебединский, светлая голова… Победим, вернемся домой – будешь жить у меня и учиться; племянник мой обзавелся семьей, а я одинок, как и ты.
– Да…– протянул Володя.– Всех потерял – подчистую…
– Прости, что напомнил невзначай,– с сожалением сказал Сергей Тимофеевич.
Мы закурили. Монотонно, убаюкивающе стучали колеса, в окошко врывался свежий воздух весенней ночи. Я никак не мог отделаться от одной мысли.
– Сергей Тимофеевич,– спросил я.– А вашего ученика Лебединского звали случайно не Иван Николаевич?
– Именно так,– разволновался Сергей Тимофеевич,– он до войны учительствовал в Нижнегорске. Вы его знали?
– Усатый!– вырвалось у меня.– Извините, мы так его звали. Так он, Сергей Тимофеевич, на третий день войны ушел на фронт вместе с моим отцом – вот почему я запомнил точно. Мы их провожали.
– Что вы еще о нем знаете?
– Отец писал, что под Ельней их часть вырвалась из окружения и под самый конец Ивана Николаевича убило миной. Отец сам видел.
– Эй, наверху, чего разорались?– послышался с нижних нар сердитый сонный голос.– Дня мало?
Мы еще долго молча курили, одну папиросу за другой, думая каждый о своем. На меня нахлынули воспоминания: Усатый, с его добрыми черными глазами… Федька, Гришка, Ленька… Где вы, друзья моего детства, живы ли вы еще и, если живы, куда занесло вас ураганом войны? Суждено ли нам встретиться, закружиться в объятиях, посмеяться над детскими приключениями и всерьез рассказать друг другу о настоящих? А ты, Сашка, вспоминаешь ли обо мне, чувствуешь ли, как мне тебя не хватает? Нет, я несправедлив, все-таки Володя и Сергей Тимофеевич скрасили мне твое отсутствие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
