Господь не хотел веры, рожденной очевидностью чудес или надеждами на земной хлеб. Он призывал к Себе труждающихся и обремененных, обещая им не плотское насыщение (оно есть общая, взаимная забота самих людей), а душевный покой и радость вечной жизни. Истинной, бескорыстной, совершенной будет вера тех людей, которые признают своего Спасителя в осужденном и распятом Плотнике из Назарета, признают, не ища доказательств в чудесах. И даже в таком единственном сверхчеловеческом событии, как победа Христа над смертью, мы видим, что свобода человека, свобода его веры остается неприкосновенной. Пусть явления Воскресшего и были неожиданны для большинства учеников, пусть даже они явились как бы «доказательством» воскресения Христова, ученики уже имели внутреннюю готовность воспринять с верой эти явления, — готовность, которой не было ни у воинов, стороживших гроб, ни у архиереев, которые, узнав о том, что произошло в саду Иосифа, подкупили стражу.
* * *
Среди апостолов был один, который позже других увидел воскресшего Христа. Рассказ о явлении ему Господа противоречит, на первый взгляд, только что сказанному. Этот ученик не поверил другим апостолам, видевшим воскресшего Учителя, а поверил, лишь воочию убедившись в том, что это действительно совершилось. Не имеет ли здесь места действие принудительной очевидности, не нарушалась ли этим свобода веры?
Прежде всего очевидно, что ответ на этот вопрос тесно связан с вопросом о личности самого апостола Фомы. Евангелие, однако, не дает нам его психологического портрета, но ограничивается только еле уловимыми штрихами, из которых трудно сделать какие-либо выводы. Эти штрихи можно найти только в Евангелии от Иоанна. Так, в одном месте (11.16) мы читаем, что, когда Христос объявил ученикам о смерти Лазаря и о Своем намерении идти из Заиорданья в Иудею, где пребывали Его враги, Фома, не взирая на опасность, решительно выразил готовность последовать за Учителем. «Пойдем и мы умрем с Ним», — обращается он к апостолам, ясно давая понять, что впереди их ждут преследования и, быть может, даже смерть.
В другой раз мы видим Фому уже в Иерусалиме, в сионской горнице, в ночь предательства. Ученики слушают прощальные речи Спасителя, и сердца их сжимают тревога и предчувствие чего-то недоброго; на их лицах напряженное внимание, надежда, страх, смешанный с любовью. Иуда только что покинул их и ушел в ночь «делать свое дело». Зловещие тени сгущаются… А Иисус продолжает говорить: «Дети, недолго Мне быть с вами… Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте… А куда Я иду, вы знаете и путь знаете».
«Господи, — говорит вдруг Фома, — не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?»
Из этого эпизода явствует, что Фома относился к тем из учеников, которые были еще далеки от подлинного проникновения в тайну Гефсимании и Голгофы.
Но вот свершилось самое страшное. Ошеломленные, испуганные, подавленные рассеялись ученики. Все кончено для них, нет больше их Мессии, все их надежды развеялись, как дым, томительно потянулись скорбные часы…
* * *
По спящим улицам ночного Иерусалима пробирается Фома к дому, где собрались другие ученики. Он идет осторожно, опасливо оглядываясь. Разве он может без содрогания вспомнить страшную картину в саду, когда факелы стражи осветили лицо Учителя? Разве может он забыть связанного Иисуса, трепещущих учеников, выражение лица Иуды?.. В тот час они все, оставив Его, бежали. А теперь им не дает покоя страх, что власти, казнив Вождя, будут разыскивать Его последователей. Поэтому двери дома, где собрались ученики, крепко заперты.
Условный стук, и Фома снова среди своих друзей. Но он не верит своим глазам, его окружают взволнованные, восторженные лица, многие плачут, но это слезы радости. Что же произошло?.. Наконец, из сбивчивых речей всех собравшихся до него доходит фраза, которая потрясает его до глубины души: «Мы видели Господа!» Учитель жив, Он воскрес; Его видели Мария и другие женщины… Он явился Петру и Иакову, беседовал с двумя учениками на эммаусской дороге и, наконец, предстал перед ними, когда они были все собраны в доме.
Фома слушает радостную весть, он весь поглощен ею. Всего несколько минут назад его терзало горестное недоумение: «Господи, если и Этот пал от руки сынов тьмы, то где же можно найти правду и спасение?» А теперь мгновенно все разъяснилось, все осветилось неумирающим светом воскресной радости… Но слишком уж радостна весть… Так ли это? Нет ли здесь ошибки? Подлинно ли Учителя видели апостолы, и может быть это был призрак?.. «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей… — говорит он, — и не вложу руки моей в ребра Его, — не поверю». Он хочет видимых, осязаемых доказательств совершившемуся; ему даже мало видеть Воскресшего, он должен прикоснуться к Его ранам…
Апостол Фома не был исключением; многие из тех, кто даже воочию видел Христа, сомневались в реальности видимого (Мф 28:17).
Но только одному Фоме Христос является как бы с целью рассеять его сомнения.
Это произошло неделю спустя, когда апостолы вновь собрались в доме, но на этот раз с ними был и Фома. Двери, как и прежде, были заперты; маленькая община еще не освободилась от гнетущего страха. И вот в напряженной тишине ожидания послышалось: «Мир вам!» Учитель стоял среди них.
Он обратился к Фоме, оцепеневшему от изумления, с кротким упреком: «Подай перст твой сюда и посмотри руки Мои, подай руку твою и вложи в ребра Мои, и не будь неверующим, но верующим».
«Господь мой и Бог мой!» — трепеща от радости, воскликнул апостол. Он не помышлял уже более о доказательствах.
«Ты поверил, потому что увидел Меня, — сказал Господь, — блаженны невидевшие и уверовавшие».
* * *
Почему Христос, вопреки Своему обыкновению, дал доказательства неверящему? Не нарушалась ли здесь свобода веры? И нет ли в словах «блаженны невидевшие и уверовавшие» одобрения слепой веры?
В поисках ответа на эти вопросы мы прежде всего должны обратиться к самому понятию веры. По определению апостола, она есть «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом». Это означает, что вера есть такое состояние, в котором человек внутренне как бы предвосхищает высшую радость и высшее знание грядущего Царства Божия и через это обретает непоколебимую уверенность в незримом, запредельном мире. Вера проникает своим духовным оком в те сферы, которые недоступны физическому зрению, законы которых неизмеримо шире и глубже законов физически зримого мира. Область высших духовных истин доступна зрению духовному — очам веры.
Даже в природе, в тварном мире человек встречает явления, которые кажутся ему абсурдными с точки зрения рассудочной; тем более проявляется природная ограниченность рассудочного мышления в царстве Духа. В этом можно найти оправдание известному изречению, которое в средние века приписывали Тертуллиану: «Credo quia absurdum est».
Внешнее начало веры, разумеется, не может быть совершенно независимым от «слышания», но простое доверие к услышанному не есть еще религиозная вера. Последняя есть подвиг, волевой акт, в котором мы преодолеваем грань земных рубежей, «подвигаемся» навстречу Истине, осознавая ограниченность рассудочных категорий. Вера есть дар Божий, но он действенен только тогда, когда воля наша не противится обладанию этим даром.
Обращение двух великих мужей Церкви — апостола Павла и блаженного Августина — на первый взгляд как будто противоречит этому. Ведь Господь явился будущему апостолу, когда он был еще лютым гонителем христиан, а гиппонский святитель сам рассказывает в своей «Исповеди», что Христос «как бы силой извлек его из рук сатаны».
Но в обоих случаях перед нами души, тосковавшие о Боге и искренне искавшие истину, которым на их духовном пути препятствовали грехи и заблуждения, а не их собственная воля. И у каждого человека, воля которого открыта Свету, есть в жизни момент, когда он явственно слышит голос Божий, и уже от него зависит, внять ли этому голосу или нет. Этот призыв как бы на миг открывает душе тайны невидимого, и весь мир преображается в свете нового, высшего знания. Никакое, даже самое безошибочное, доказательство Истины не может заменить живого переживания, интуиции веры. Вера не доказывает себя, а показывает. Ее реальности входят в существо человека не как внешний факт, а как сила, проникающая всю внутреннюю жизнь.
Подобно тому, как человек, видящий прекрасное произведение искусства, никакими логическими доводами не даст разубедить себя, что оно прекрасно, так и живой опыт веры возвышается над всеми рассудочными аргументами «рго» и «contra». Когда Истина предстает перед человеком со всей силой внутренней очевидности, рассудочное «видение» становится излишним. «Блаженны невидевшие и уверовавшие».
Апостол Фома, когда говорил «не увижу — не поверю», уже почти уверовал, уже почти проникся верой в воскресение. Его слова были продиктованы желанием скорее увидеть Учителя. Поэтому-то Церковь говорит о «добром фомином неверии».
