«Робер, – сказал он, указывая рукой, – живет в той части пустыни. У него безумные голубые глаза и темная борода. Ты наверняка видел его, он сгорблен, но очень силен. Он проникает в пещеру, спускаясь по длинной, усеянной рытвинами шахте, которая ведет к древнему подземному колодцу».
Вот он, второй потайной вход. Но у меня даже не возникло искушения спросить о его расположении. Мой ужасающий соблазн прошел, хотя теперь он более не ужасал меня.
Разыскивая Робера, я заметил его однажды поздним утром, когда он пришел в Р'сафа, чтобы добыть пищи. Хоть он был тощим, как тростник, он переваливался, как медведь [orso]. Я хотел поблагодарить его, не знаю почему. Я хотел обнять его, прикоснуться к нему. Я хотел помолиться с ним и поэтому, грубо нарушив его уединение, подошел к нему и сказал: «Да пребудет с тобой Господь. Я тоже был в цистернах». Его взгляд, отсутствующий и потерянный, остановился на мне со странным выражением, затем в нем отразилась боль, и когда я поднял руку, чтобы благословить его, он обернулся и поспешил прочь. Его тело свидетельствовало о разбитой душе, и я преклонил колени, чтобы помолиться за него. Мне хотелось знать, какими были его юные годы в Париже, какие он пережил потери, страдания или унижения и какая мучительная жажда привела его сюда, к этим безжалостным дюнам, где такой обильный солнечный свет может превратиться во тьму чернее ночи. Я любил эту землю и страшился ее.
Наступил сентябрь. За прошедшие пятнадцать месяцев я изгнал Венецию из своих мыслей. Это было делом будущего. Пустыня же – настоящее и вечное. Оказавшись между ними, ближайшее будущее становится несущественным. Оно слишком далеко: вечность ближе. После отъезда из Иерусалима, я пытался превратить каждый свой час в подготовку к судному дню. Расчетливые флорентийцы любят повторять, что все мы внесены в приходную книгу Господина Бога, который в любой момент может потребовать с нас долги.
Где-то ближе к середине октября я должен был присоединиться к бедуинам, направлявшимся в Алеппо, и так я и сделал. Это было голубоглазое племя с шестнадцатью верблюдами. Погонщики пели особые песни, чтобы поторопить верблюдов, с помощью других песен они замедляли их ход. Настоящее блаженство наблюдать за этим единением человека и животного! В Алеппо я присоединился к каравану, следовавшему в Бейрут, а там сел на двухпалубную галеру, везшую возвращавшихся паломников, и десятого ноября отчалил в Венецию. Мы прибыли в Венецианскую лагуну 23 декабря 1525 года. Многие паломники плакали от радости.
На обратном пути в Венецию я сосредоточил все свои мысли на Третьем Городе и предстоящей мне работе. Я понимал, что мы не можем продолжать вязнуть в болотах разговоров. Это философия. Нам надлежало выработать план действий. Нашей мечтой было сделать один город из двух. Так пусть же она сбудется, осуществится. Где, у какого христианского или языческого автора, даже у Платона, можно найти доказательство тому, что справедливо разделять человеческое общество на две физически разные общины при помощи этажей или огромных стен? Одна для богатых и сильных, другая для тех, кто работает в поте лица своего; одна наверху, согреваемая солнцем, и другая, под ней, закрытая для его величественной колесницы? Даже в Спарте илотов не помещали в темный город.
Мое возвращение в Венецию ввергло меня в водоворот событий. Я окунулся в работу. Доминиканские монахи приходят в этот мир для того, чтобы наставлять мирян в духе, а не для того, чтобы хоронить себя в пустыне. В первый год после моего возвращения я редко спал больше четырех часов в сутки из-за моих священнических обязанностей, работы в бедных приходах, в Третьем Городе и чтения хроник Тишайшей Республики.
Что сказать мне о нижнем городе? Вы были там много раз, отец Клеменс, но смотрели ли вы на него когда-нибудь с желанием изменить? Пройдитесь по нему, обратите внимание, что почти все улицы заканчиваются тупиками, и поэтому зловоние и шум заперты там, как заперт и бедный люд, нищие, калеки, сумасшедшие и больные. Вы когда-нибудь отшатывались от них? Словно они могут кому-то причинить вред! Разве они не должны находиться под солнцем, греться в его лучах и поверять ему свои нужды и несчастья? Вместо этого их запрятали во тьму. Венеция скрывает свой стыд. В других городах, когда заключенных злоумышленников бичуют и увечат, их проводят перед носом у богатых и бедных, в Венеции же это представление происходит только в нижнем городе, даже если преступник – дворянин. Горелой и разорванной плоти непозволительно осквернять улицы верхнего города, словно обман и преступление присуще только темным кварталам.
А как насчет толп проституток в нижнем городе? Разве их плоть предназначается только для моряков и мелких торговцев? А что же более дорогие куртизанки, живущие в открытых пограничных кварталах? Разве они не служат для плотского удовольствия приезжей знати и дворян из верхнего города? Наши господа не держат своих любовниц наверху под солнцем, ведь они хотят, чтобы такие женщины держались подальше от тел их дочерей, жен, матерей и тетушек. Зная каждый угол и поворот темного города, я утверждаю, что тамошние ужасные толпы так затемняют глаза и душу, что надежда на Бога тускнеет или исчезает. И в то же время чем, как не надеждой, может быть Бог здесь и кто нуждается в Нем более этих несчастных?
Знать не смогла бы прожить без нижнего этажа и минуты. Как бы они обошлись без пищи, труда и ремесел? Поэтому естественно, что слуги, торговцы и другие простолюдины ежедневно ходят по верхнему городу, но они должны быть прикреплены к какой-нибудь знатной семье или иметь официальное разрешение на короткие поручения, и за нарушение обычая могут быть арестованы каждым бдительным патрулем. Наказанием за переодевание в знатного человека является публичная порка в нижнем городе.
24. [Фальер. Тайная хроника, до поколения отца Лореданы, Антонио:]
У Франческо ди Франческо Лоредана (умер в 1497 году), чей отец был одной из ключевых фигур в позорном деле свержения дожа Фоскари (1457), было трое сыновей и четыре дочери от его жены, Ореолы Веньер. Все они выжили и заключили следующие браки в период между 1488 и 1499 годами:
Франческа вышла замуж за Николо Градениго.
Леонарда – за Николо Мочениго.
Корона – за Бартоло Стено.
Грациоза – за Андреа Морозини.
Антонио женился на Лауре Вендрамин [родители Лореданы].
Бернардо – на Антонии Дандоло.
Томмазо – на Паоле Дольфин.
Все эти браки считались выгодными, так как супруги были прямыми потомками дожей.
Лореданы обычно выдают своих дочерей замуж с великолепным приданым в шесть – восемь тысяч золотых дукатов, но не требуют таких же капиталов от семьи невестки. То есть можно сказать, что дочери легко входят в герцогские семьи, тогда как сыновья берут жен с меньшим приданым, однако при условии, что девушки приносят с собой природный дар здоровья и красоты. Мужская линия, другими словами, уже давно настаивает на bellezza – привлекательности и здоровье своих невест, и в результате они произвели на свет династию красивых мужчин и женщин вплоть до настоящего поколения. Так же, как две семьи заслужили печальную известность своим уродством – и все мы знаем, кто это, – Лореданы знамениты своей красотой, и они гордятся сим фактом, закрепляя его в прозвищах и семейных историях. И все же эта гордость не ускользнула от всевидящего ока фортуны и высших сил. Лореданы дорого заплатили за свою прекрасную плоть, которая была одним из истоков их высокомерия. Помимо изящества и завидной красоты они также произвели на свет множество уродов и чудовищ – то ли из-за кровосмешения и блуда, то ли из-за мести фортуны и справедливого воздаяния за их деяния. Лука ди Леонардо Лоредан (р. 1398), горбатый коротышка, провел свою жизнь в крестьянской семье в деревушке рядом с Асоло, скрытый от взоров мира. Агнезе ди Андреа (р. 1419) была идиоткой, издававшей странные звуки, она не могла говорить и только скрипела. Ее отец поместил ее в Санта-Лючия, монастырь для монашек с уродствами, находящийся рядом с западными воротами Пармы. Далее следует Паскуале ди Лоренцо (р. 1431), который не прекращал смеяться; его держали под замком на чердаке в Кьоджи. Даниеле ди Якопо (р. 1488) родился с двумя головами, и никто так и не смог понять, был ли он одним человеком или двумя. Он прожил четыре года, переданный за соответствующее вознаграждение в больницу для подкидышей в нижнем городе, в архивах которого я и нашел эти сведения (Приложение xviii). Этих примеров достаточно? Я не вижу смысла продолжать перечень ужасов.
Я достиг нынешнего поколения и подошел к 1520-м годам. В наши дни Антонио, старшего сына по мужской линии, которому теперь почти семьдесят, постигла неудача: у него не было законных наследников. Лаура Вендрамин родила ему всего четверых детей, но оба мальчика умерли в детстве; затем скончалась и сама Лаура, оставив только двух дочерей, Квирину и Лоредану. В 1504 году старшая из них, Квирина, оказалась в центре постыдного скандала, который на этот раз Лореданы оказались бессильны замять. Торжественно выданная замуж за Маркантонио ди Джакомо Мочениго, через четыре дня она была обследована двумя врачами и повитухой. Они нашли дефект в ее влагалище. Квирина не могла стать женщиной, и брак был немедленно расторгнут. Несмотря на свое притворное сочувствие, многие люди посчитали это событие забавным, и неприличные куплеты до сих пор ходят по городу. Я все еще помню один из них:
