– Джордж!
– Что? – Глаза у него были ледяные.
Ему захотелось поцеловать ее.
«…Мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана».
– Джордж!
Оглушительный шум в ушах. Комната перед глазами пошла ходуном.
– Да-да, сейчас, одну минуту…
Он затряс головой, чтобы вытряхнуть из нее шум.
«О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дочь княжеская! Округление бедер твоих, как ожерелье, творение искусного художника…»
– Как им это удалось? – вскричал он.
Так быстро! За три часа, пока он спал. Как это они расплавили золото, укрепили тончайшие часовые пружинки, алмазы, блестки, конфетти, драгоценные рубины, жидкое серебро, медные проволочки? А ее волосы? Их спряли металлические насекомые? Нет, наверно, золотисто-желтое пламя залили в форму и дали ему затвердеть…
– Если ты будешь говорить об этом, я сейчас же уйду, – сказала она.
– Нет-нет, не уходи!
– Тогда ближе к делу, – холодно сказала она. Ты хотел говорить со мной о Леонарде.
– Подожди, об этом немного позже.
– Нет, сейчас, – настаивала она.
В нем уже не было гнева. Все как будто смыло волной, когда он ее увидел. Он чувствовал себя гадким мальчишкой.
– Зачем ты пришел ко мне? – спросила она без улыбки.
– Прошу тебя…
– Нет, отвечай. Если насчет Леонарда, то ты же знаешь, что я люблю его.
– Замолчи! – Он зажал уши руками.
Она не унималась.
– Тебе отлично известно, что я сейчас все время с ним. Я теперь бываю с Леонардом там, где бывали мы с тобой. Помнишь лужайку на Монте-Верде? Мы с ним были там на прошлой неделе. Месяц назад мы летали в Афины, взяли с собой ящик шампанского.
Он облизал пересохшие губы:
– Ты не виновата, не виновата! – Он вскочил и схватил ее за руки. – Ты только что появилась на свет, ты не она. Виновата она, не ты. Ты совсем другая.
– Неправда, – сказала женщина. – Я и есть она. Я могу поступать только так, как она. Во мне нет ни грамма того, чего нет в ней. Практически мы с ней одно и то же.
– Но ты же не вела себя так, как она?
– Я вела себя именно так. Я целовала его.
– Ты не могла, ты только что родилась!
– Да, но из ее прошлого и из твоей памяти.
– Послушай, – умолял он, тряся ее, пытаясь за ставить себя слушать, – может быть, можно… может быть, можно… ну, заплатить больше денег? И увезти тебя отсюда? Мы улетим в Париж, в Стокгольм, куда хочешь!
Она рассмеялась:
– Куклы не продаются. Их дают только напрокат.
– Но у меня есть деньги!
– Это уже пробовали, давным-давно. Нельзя. От этого люди сходят с ума. Даже то, что делается, – незаконно, ты же знаешь. Мы существуем потому, что власти смотрят на нас сквозь пальцы.
– Кэти, я хочу одного – быть с тобой.
– Это невозможно – ведь я та же самая Кэти, вся до последней клетки. А потом, мы остерегаемся конкуренции. Куклы не разрешается вывозить из здания фирмы: при вскрытии могут разгадать наши секреты. И хватит об этом. Я же предупреждала тебя: об этом говорить не надо. Уничтожишь иллюзию. Уходя, будешь чувствовать себя неудовлетворенным. Ты ведь заплатил – так делай то, за чем пришел сюда.
– Но я не хочу убивать тебя.
– Часть твоего существа хочет. Ты просто подавляешь в себе это желание, не даешь ему прорваться.
Он вынул пистолет из кармана:
– Я старый дурак. Мне не надо было приходить сюда… Ты так прекрасна!
– Сегодня вечером я снова встречусь с Леонардом.
– Замолчи.
– Завтра утром мы улетаем в Париж.
– Ты слышала, что я сказал?
– А оттуда в Стокгольм. – Она весело рассмеялась и потрепала его по подбородку. – Так-то, мой толстячок.
Что-то зашевелилось в нем. Он побледнел. Он ясно понимал, что происходит: скрытый гнев, отвращение, ненависть пульсировали в нем, а тончайшие телепатические паутинки в феноменальном механизме ее головы улавливали эти сигналы смерти. Марионетка! Он сам и управлял ее телом с помощью невидимых нитей.
– Пухленький чудачок. А ведь когда-то был красив.
– Перестань!
– Ты старый, старый, а мне ведь только тридцать один год. Ах, Джордж, как же слеп ты был – работал, а я тем временем опять влюбилась… А Леонард просто прелесть, правда?
Он поднял пистолет, не глядя на нее.
– Кэти.
«Голова его – чистое золото…» – прошептала она.
– Кэти, не надо! – крикнул он.
«…Кудри его волнистые и черные, как вороново крыло… Руки его – золото, украшенное топазами!»
Откуда у нее эти слова «Песни песней»? Они звучат в его мозгу – как же получается, что она их произносит?
– Кэти, не заставляй меня это делать!
«Щеки его – цветник ароматный… – бормотала она, закрыв глаза и неслышно ступая по комнате. Живот его изваян из слоновой кости… Ноги его – мраморные столпы…»
– Кэти! – взвизгнул он.
Выстрел.
«Уста его – сладость…»
«…Вот кто мой возлюбленный…»
Еще выстрел.
Она упала.
– Кэти, Кэти, Кэти!!!
Он всадил в нее еще четыре пули.
Она лежала и дергалась. Ее бесчувственный рот широко раскрылся, и какой-то механизм, уже зверски изуродованный, заставлял ее повторять вновь и вновь: «Возлюбленный, возлюбленный…»
Джордж Хилл потерял сознание.
Он очнулся от прикосновения прохладной влажной ткани к его лбу.
– Все кончено, – сказал темноволосый человек.
– Кончено? – шепотом переспросил Джордж.
Темноволосый кивнул.
Джордж бессильно глянул на свои руки. Он помнил, что они были в крови. Он упал на пол, когда потерял сознание, но и сейчас в нем еще жило воспоминание о том, что по его рукам потоком льется настоящая кровь.
Сейчас руки его были чисто вымыты.
– Мне нужно уйти, – сказал Джордж Хилл.
– Если вы чувствуете, что можете…
– Вполне. – Он встал. – Уеду в Париж. Начну все сначала. Звонить Кэти и вообще ничего такого делать, наверно, не следует.
– Кэти мертва.
– Ах да, конечно, я же убил ее! Господи, кровь была совсем как настоящая…
– Мы очень гордимся этой деталью.
Хилл спустился на лифте в вестибюль и вышел на улицу. Лил дождь. Но ему хотелось часами бродить по городу. Он очистился от гнева и жажды убийства. Воспоминание было так ужасно, что он понимал: ему уже никогда не захочется убить. Даже если настоящая Кэти появилась бы сейчас перед ним, он возблагодарил бы Бога и упал, позабыв обо всем на свете, к ее ногам. Но она была мертва. Он сделал, что собирался. Он попрал закон, и никто об этом не узнает.
Прохладные капли дождя освежали лицо. Он должен немедленно уехать, пока не прошло это чувство очищения. В конце концов, какой смысл в этих «очистительных» процедурах, если снова браться за старое? Главное назначение кукол в том и заключается, чтобы предупреждать реальные преступления. Захотелось тебе избить, убить или помучить кого-нибудь, вот и отведи душу на марионетке… Возвращаться домой нет решительно никакого смысла. Возможно, Кэти сейчас там, а ему хотелось думать о ней только как о мертвой – он ведь об этом должным образом позаботился.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
