— Разве риск не одинаков для всех? — спросил Курт, угадав, что должна последовать подначка.
— Для нас с тобой он меньше, чем для Анри. Его истинно французское обличие, гены предков, которыми он гордится, уже вызвали здесь подозрение. Меня дважды спрашивали, не йахуд ли Леблан.
— Йахуд? Что это?
— Йахуд, джахуд — так на местных языках именуют евреев.
— При чем здесь я? — раздраженно спросил Леблан.
— При том, дорогой Анри, что здесь слово «йахуд» звучит понятней, чем «ахл-э-франса» — француз. Понятней и призывней. У мусульман с йахудами какие-то давние счеты. Среди неверных самые неверные — это йахуды. Так что, Леблан, держись ко мне поближе, при случае буду свидетельствовать, что ты чистый ахл-э-франса. На каждом шагу.
Это была явная месть Роджерса Леблану за подначку с англичанами, которых предки нынешних моджахедов бивали после своих молений.
Из Лашкарикалая бригада вышла двумя колоннами. Первой — в составе шестидесяти человек — надлежало атаковать Маман с пологой стороны. Она должна вызвать огонь гарнизона на себя и сковать его действия с фронта. Роджерс, используя весь авторитет мосташара Шахзура, долго и упорно вдалбливал начальнику первой группы Бобосадыку, что его автоматы должны заговорить в три часа. И только четырежды услышав ответ Бобосадыка «повинуюсь, господин», Роджерс счел инструктаж законченным.
Вместе со второй группой, в которую вошли специально отобранные Шахом моджахеды, в поход двинулись наемники, советник Шахзур, Аманулла и сам амер Шах.
Подход к объекту прошел удивительно гладко. Шах вел колонну уверенно, быстро. Роджерс с удовлетворением отметил слаженность, которая чувствовалась в действиях моджахедов.
Последнюю часть пути отряд шел по старому каньону, пробитому некогда бежавшим здесь потоком. Под ногами хрустело каменное крошево. Ноги скользили по гальке, то и дело подворачивались. Роджерс несколько поотстал от советника Шахзура, с которым все время шел рядом, и поравнялся с Лебланом. Сказал тихо, не повышая голоса:
— Никак не пойму, за кого играет Шах. Не нравится мне его рожа.
— Это генетическое, — возразил Леблан. — Со времен Киплинга, когда здесь помяли англичан, англичанам не нравятся афганские рожи.
Француз явно не забыл шутку Роджерса о йахудах.
— Я всерьез, Леблан, — отрезал Роджерс. — Сейчас не до шуток. Меня тревожит, не сыграет ли Шах против нас. Слишком уж он осведомлен о делах красных, будто сам бывает у них в гостях.
Леблан помрачнел.
— Не хотелось бы верить в такое, но учесть сомнения надо.
— Отлично, Анри. Ты станешь держать этого типа на мушке. В случае чего…
— Это ясно, — ответил Француз.
Гора Маман возникла перед отрядом в ночи почти внезапно. Когда Роджерс выбрался вслед за Амануллой из каньона, удивился тому, что большая часть звездного неба закрыта тенью. Подняв голову, заметил высвеченный сиянием Млечного Пути горбатый контур увала.
— Кох, — сказал Аманулла с уважением. — Гора, господин. Мы пришли.
Они по одному перебрались вброд через изрядно обмелевший за жаркие дни поток и выбрались по козьей тропе на крутой берег. Глаза, привыкшие к мраку, видели все достаточно хорошо. Гуськом добрались до старого кладбища, умостившегося под боком горы. Роджерс засветил тусклый синий фонарик. Призрачный свет упал на могильные камни, которые глубоко вросли в грунт, искрошились, побурели от времени. Шах остановился.
Остановились все.
Шах прошел к яме, выбитой среди камней, и стал выбрасывать из нее бурьян — сухие стебли полыни, шары перекати-поля, какие-то сучья и хрусткие ветки. Обнажился осыпавшийся бок ямы.
Шах подозвал моджахеда и вдвоем с ним сдвинул, должно быть, не слишком тяжелый камень. Обнаружилась старая полуосыпавшаяся ниша.
Шах согнулся, вошел в нее и исчез.
Роджерс, проследив за его движениями, увидел в стене узкую щель потайного лаза.
— Мадхал, — пояснил услужливый Аманулла. — Вход.
— Ход не разрушен? — спросил Роджерс Шаха, когда тот выбрался из каверны.
— На, — ответил амер. — Нет. Что делали в старину, делали хорошо. Крепость надежная. Даже ангризи не смогли ее взять. Старались, но не смогли.
Роджерс ощутил болезненный укол самолюбию, но сделал вид, будто это его не задело. Только подумал: «Поганый вонючий осел! Даже тому, из чьих рук берет сено, все же показывает желтые зубы».
— В каком состоянии туннель?
— Последним много лет назад с Мамана уходил амер Ахмед-беги, — сказал Шах. — Он сам закрыл входы, сделав их невидимыми. Внутри все в порядке.
— Пора идти, — напомнил мосташар Шахзур, взглянув на часы.
— Я иду первым, — сказал Шах и сделал шаг вперед.
— Нет. — Роджерс положил руку на плечо амера. — Нам дорога ваша голова, уважаемый Шах. Первым пойдет Мухаммед Али. Затем уже вы. Так вас устроит?
Аманулла перевел. Шах ощутил недоверие, которое своей вежливостью едва прикрывал ангризи, но недовольство постарался не показать. Лишь сказал:
— Голова уважаемого Мухаммеда Али не дешевле моей. Первым пойдет Ахмад. За ним — ваш человек.
— Хуб, — согласился Роджерс, выслушав ответ. — Хорошо. Пеш! Вперед! — Они вошли в сырое, пахнувшее известняком подземелье. Ступени, которые вели в узкое жерло колодца, были щербатыми. Время истерло их, искрошило. Тем не менее пробитый сквозь толщу камня во тьме веков примитивными инструментами колодец являл собой инженерное чудо.
По привычке все подмечать и запоминать Роджерс стал подсчитывать ступени. До первой площадки насчитал пятьдесят. Здесь туннель шел по горизонтали на восток метров на пять (Роджерс взглянул на компас, определяясь в пространстве) и опять устремлялся вверх. По горизонтальному ходу они лезли на четвереньках, ощущая спинами давление огромной горы. И еще пятьдесят ступеней вверх. Здесь шахта выходила в просторную пещеру.
— Пришли, — свистящим шепотом сказал Шах. Он словно боялся, что его услышат там, на горе. — Мы на месте.
Два моджахеда, действуя неторопливо и осторожно, сдвинули глыбу, прикрывавшую выход из колодца. Снаружи этот камень выглядел большим и неподъемным, но он был выдолблен изнутри в виде купола, и два человека свободно отвели оголовок в сторону. Лишь несколько мелких камешков, оказавшихся на краю отверстия, упали вниз, не произведя серьезного шума.
Роджерс отжался на руках, легко вскинул тело и выбрался наружу. Вдохнул с наслаждением свежий, без запаха затхлости, воздух. Перед ним темной громадой высилась двухметровая стена. Редкие облачка на небе рассеялись. От горизонта до горизонта огромный шатер небосвода осыпали яркие, мерцающие звезды.
Боевики, открывшие вход, уже прошли по карнизу и указывали остальным путь слабым синим фонариком.
Шах подтолкнул Роджерса в спину: «Пеш1» Осторожно, стараясь не шуршать мелкой каменистой крошкой, они подвинулись к месту, где надо было преодолевать стенку и выбираться на плато.
Массивный, походивший на бугая моджахед подошел вплотную к стене, плотно прижался к ней спиной и сделал ниже пояса ступеньку из сложенных в замок ладоней.
Первым ступил на зыбкую лестницу Шах. Он сделал это легко, быстро и бесшумно. Достигнув края гребня, лег на живот и мягко скользнул на плато.
Роджерс взглянул на часы. Живые электронные цифры прыгали, меняя секундные показатели. Пляшущие знаки еще показывали, что до трех часов оставалось две минуты, когда с севера, приглушенный расстоянием, заливисто заговорил «Калашников».
«Что это?» — подумал Роджерс. И в тот же миг, как фейерверк хорошо отрепетированного праздника, на севере расплескались волны автоматной стрельбы. Должно быть, ударная группа Бобосадыка начала атаку. Начала раньше срока.
Роджерс еще раз бросил взгляд на часы и ступил ногой на сложенные вместе руки моджахеда. Напружинившись, тот приподнял англичанина и помог ему взойти на свои плечи.
Скользнув ладонями по скале, Роджерс пальцами достиг кромки обрыва, вцепился в нее. Создав опору, резко толкнул тело вверх и лег животом на скалу.
С высоты он увидел, что небо на севере исполосовано огнями трассеров. Это группа отвлечения вступила в бой.
10
Рядовому Эдику Водовозову повезло. Попав в Афган, он оказался в роте, которая несла караульную службу. Потому войну Эдик ощущал как явление отдаленное, не вторгавшееся в его личную жизнь. За время службы Эдика. моджахеды обстреляли гору всего один раз. Стрельба, которая велась по горе из «зеленки», вреда не принесла. Главный ущерб был нанесен дорожному знаку, хорошо известному каждому водителю под названием «кирпич». Теперь он зиял сквозными рваными, пробоинами,. И все видели, подъезжая к гарнизону, — знак боевой и здесь на горе, солдаты тоже знают войну.
Уже на первой неделе службы Эдик понял, что дело его, в целом нудное и нелегкое, не таило в себе больших опасностей. Судьба оказалась благосклонной, дав ему возможность быть на войне и в то же время стоять в стороне от пламени, которое бушевало в других, более горячих точках.
