мной об этом, – я тут же рассердилась. – Ты должен перестать жить на широкую ногу и вешать на Антона своих детей.
– Что? – изумился Алеша.
Римма Викторовна, мурлыча себе под нос, устроилась в углу между столом и холодильником и попивала кофе. К выпечке она, разумеется, не прикоснулась. Это был реквизит, а не еда.
– Все очень просто. – Я достала из пакета жирный, покрытый шоколадом пончик и отгрызла от него солидный кусок. – Если у тебя нет денег и на ресторан, и на море для дочери, ты выбираешь море для дочери. Едешь не на такси, а на троллейбусе. Ешь не креветки, а картошку.
– И что, – насупился Алеша, – я должен до старости во всем себе отказывать? Я уже жил в нищете, больше не хочу.
– Да живи ты как хочешь, – не стала возражать я. Шоколад, сахар и прочие углеводы уже превращали меня в добрую жену. – Просто избавь меня от финансовых переговоров с твоим братом. Лично мне ничего от него не надо, ни денег, ни моря. Так почему я вечно вынуждена клянчить то одно, то другое?
– Ты не понимаешь, – оскорбленный Алеша покраснел, потеряв свою привлекательность, как по волшебству, – мужчине унизительно быть в роли просителя.
– И еще более унизительно ставить в подобное положение свою женщину.
Он заерзал, не зная, что ответить.
– Напрасно вы поженились, – невинно заметила Римма Викторовна. – У Алешиных жен должна быть одна ценность: сам Алеша. А ты, Мирослава, если и не ставишь себя выше, то как минимум – вровень. Его эго не выдержит такого.
– И чему вы так радуетесь? – спросила я. – Сами бы и жили с ним, если критикуете остальных.
– Мое эго в три раза больше его, – хмыкнула она. – К тому же он слишком стар для меня.
Просто для справки: эти двое были ровесниками.
Старели, но не взрослели.
Это побочка таланта или что?
– Мы все – всего лишь декорации, а вы – главные герои, – согласилась я саркастически.
– Но ты очень красивая декорация, – подхалимски вставил Алеша, который не умел долго дуться и терпеть не мог ссоры.
Комплименты, если подумать, у него тоже выходили так себе.
– Да ну вас! – Я рассмеялась и потянулась за новым пончиком, а заодно чмокнула Алешу в нос. – У меня даже ревновать вас друг к другу не получается, уж больно вы несерьезные.
– И правильно делаешь, я не сплю с мужчинами старше сорока пяти, – уведомила нас Римма Викторовна.
– А я – с женщинами старше сорока, – бросился наперегонки Алеша.
И только я делю постель с тем, кому исполнилось пятьдесят.
Вы поняли, кто здесь главный неудачник?
– Поэтому веди себя хорошо, милый, – ласково сказала я мужу, – пока я тоже не взялась за арифметику.
Он снова покраснел и полез целоваться.
В августе Алеша уехал на гастроли, а я погрязла в делах огородных. Помидоры, перцы, баклажаны и кабачки сами себя не уберут, не заморозят и в банки не закатают.
В монотонной повседневности этой работы было некое отупляющее спокойствие. По ночам я просто падала без сил в кровать, днем принимала клиентов, а по утрам и вечерам что-то собирала, резала, сушила и варила. Мне нравилось так жить: ни о чем особо не думая и ни с кем, кроме клиентов и соседей, не разговаривая.
Гамлет Иванович приходил несколько раз в неделю, приносил то суп, то мясо, но и у него не хватало времени на болтовню. Зимой наговоримся.
Взамен я отдавала ему овощи и зелень, и мы были полностью довольны друг другом.
Было пасмурное воскресное утро, я закатывала лечо, краем глаза поглядывая в сериал про священника-детектива. Все вокруг кипело и булькало, я двигалась плавно и автоматически, полностью погрузившись в процесс.
Мне не нравился август тем, что в это время все заканчивается. Я была человеком мая, когда все только начинается, и в предосеннее время всегда погружалась в легкую хандру. Дни становились все короче, ночи – холоднее, и мир потихоньку готовился к долгой зимней спячке.
Трели телефона за шумом воды я услышала не сразу, а когда посмотрела на экран, обнаружила семь пропущенных звонков от матери.
Сердце испуганно трепыхнулось: никто не будет звонить так настойчиво, если ничего не случилось. Поэтому я торопливо приняла вызов.
– Привет, – голосом абсолютно здорового и совершенно недовольного человека сказала мама. – Ну наконец-то. Не надоело меня игнорировать?
– Да не очень. Но я просто не слышала, если честно. У тебя все в порядке?
– В полном. А ты как? Еще замужем?
В конце концов, это даже оскорбительно.
Я понимала, что мамочка не самого высокого обо мне мнения, но даже я не смогла бы разрушить свой брак за пару месяцев.
– Все еще замужем, – ответила как можно сдержаннее.
– И это прекрасно, – одобрила она энергично. – Значит, ты по-прежнему живешь с мужем, а бабушкин дом пустует и приходит в упадок без хозяев.
Ох и не понравилось мне то, куда она клонит.
Прямо-таки в глазах потемнело от бешенства.
Или должно краснеть?
Ну, как у быков в мультиках – алое марево.
Были бы копыта – обязательно разбила бы ими старые половицы.
– Дом не продается, – отрезала я ледяным голосом и скривилась, пройдясь ножом по пальцу вместо перца.
Больно.
Но не так, как от маминого звонка.
– Ну же, не будь такой букой! – весело воскликнула мама. – Для чего тебе эта развалюха на окраине?
– А тебе? – Кровь лилась в раковину, я смотрела на этот поток и не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать пластырь или бинт.
– Я уже не так успешна, как прежде, и, по правде говоря, немного денег мне не помешает.
– Мне тоже они не помешали бы, когда ты была успешна. Но почему-то мы жили на бабушкину пенсию.
– Мирослава, – теперь она говорила строго и грустно, – зачем ворошить прошлое?
– Бабушка оставила дом мне, и срок исковой давности как наследника первой степени у тебя давно прошел. К тому же завещание всегда приоритетнее, чем…
– Ну при чем тут эти формальности! Я говорю о жесте доброй воли.
– Нет.
– Мирослава!
– Пока.
Я бросила трубку, задыхаясь.
Выключила воду, замотала ранку салфеткой, чтобы не залить кровью пол по дороге к аптечке.
Порез заклеила криво – руки дрожали.
Можно ли ненавидеть свою мать?
И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?
Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.
Моя бабушка – моя потеря – горе, которое не собиралось становиться меньше.
Год за годом я берегла этот дом, потому что он – все, за что мне оставалось держаться.
За детские воспоминания и
