Хотя Мечислав и Люся ехали вместе с графом и пани Серафимой, однако эта поездка немного озаботила их и необходимо было прибегнуть к Боруху, который, улыбаясь, дал взаймы будущему доктору.
Вариус, узнав об этом путешествии, был не слишком доволен. Впрочем, он успокоился, когда Мечислав объявил, что сестра будет пить воды. Профессор добавил только совет, как и насколько употреблять их, и намекнул, что, будучи в окрестностях Ровина, он, может быть, сам заедет туда.
Пани Серафима, не сказав никому, но желая сделать более приятным пребывание в Ровине, написала к Буржимам, приглашая их к себе в деревню. Она не догадывалась, что действовала против собственных интересов, пробуждая снова в Мечиславе уснувшее немного чувство; но она не подозревала в нем ни малейшего стремления к Адольфине, а с некоторых пор, в особенности с последнего разговора, возымела надежду, что Мечислав ее полюбит.
У нее исчезла вся решимость оставаться вдовой; она ухватилась за последнюю надежду счастья со всей силой сердца, жаждущего чувств, о которых только мечтала.
Люся ехала несколько веселее, удаляясь от Варнуса, хотя угроза его посетить Ровин и отравляла ее временное облегчение. Не будучи влюблен в пани Серафиму, Мечислав был счастлив, привязался к ней братским, более чем братским чувством, к которому примешивались уважение и признательность. Не слишком много ясных минут было и у него в жизни.
Старик граф скорее был зрителем той драмы, чем принимал в ней участие. Личико, глазки, голос и прелесть Люси интересовали его, и ее он полюбил, как родную дочь. Над стариком даже подшучивали, что он влюблен, и это утешало его. Это, однако, давало ему право приносить букеты и конфеты и долго разговаривать с девушкой о серьезных предметах, о которых она умела слушать.
Первые дни были чрезвычайно приятны. Ровин показался Орденским волшебным уголком, и тенистый островок со своими древними стенами казался чем-то сказочным. Даже Люся по временам бывала весела, стараясь позабыть о прошедшем и будущем. Мечиславу отвели две комнаты, из которых одна со сводом занимала нижний этаж угловой башни. В этом круглом, с толстыми стенами кабинете удалось поставить стол таким образом, чтобы взгляд прямо с книг мог перенестись на озеро. Стекла в оловянных рамах, раздвижные зеленые занавески и скамьи и стол напоминали о древности. У Люси было более современное помещение внизу, возле пани Серафимы; граф жил на втором этаже, а несколько комнат было оставлено для гостей, о которых не упоминалось специально, хотя пани Буржимова отвечала, что приедет с падчерицей.
Деревенская жизнь, нимало не похожая на городскую, была тихой, свободной и успокоительной. Гуляли в саду, катались по озеру в большой шлюпке, которая всегда стояла в готовности; вечерний чай подавался в длинной деревянной галерее, одетой плющом и диким виноградом. В гостиной стояло великолепное фортепиано, в одной из башен имелась библиотека, не новая, но весьма старательно подобранная. Одним словом, в Ровине была такая жизнь, которая легко могла разбаловать. Поэтому иногда Мечислав отзывался, что не следует показывать рай людям, когда им жить в нем невозможно. Однажды пани Серафима потихоньку прибавила: "Стоит только захотеть!", — но этого никто не расслышал.
Бывают в жизни человека минуты счастья, но их вечно отравляет ему мысль, что на свете нет ничего постоянного, что если б эта переменчивая картина окаменела, то лишилась бы своей прелести, и что закон жизни беспрерывное превращение. Нужно позабыть о завтра, чтобы жить сегодняшним днем.
Пани Серафима, которая, как мы уже сказали, не любила Рови-на, нашла его теперь чрезвычайно приятным и красивым. Так как деревья сильно разрослись и заслоняли вид густыми ветвями, на что Мечислав обратил внимание хозяйки, она уполномочила его обрезать ветви и даже срубать деревья. Мечислав сумел исполнить приказание. Почти каждый день она спрашивала его, как бы ему казалось лучше, и немедленно принимала его советы. Со старым графом, который обладал изысканным вкусом, она часто спорила, но Орденскому ни в чем не было отказа. Это стало до того очевидным для всех, исключая Мечислава, что даже слуги, от внимания которых ничто не ускользало, обращались иногда с несвоевременными вопросами к тому, в котором уже предчувствовали будущего господина. Хотя и Люсе по временам приходило кое-что в голову, однако она не могла допустить, чтобы пани Серафима любила ее брата.
Однажды утро было прелестное, свежее; туман уже поднялся над озером, покрывая берега словно кисейной завесой, которую слегка порою приподымали прихотливые порывы ветерка. Люся вышла одна на прогулку. Ей хотелось заглянуть в окно башни, встал ли уже брат, но так как окно было довольно высоко, то она и бросила в него свежесорванную розу и кликнула брата. Молодой человек показался в окне.
— Как ты можешь сидеть в душных стенах? — спросила Люд-вика. — Ступай на свежий воздух подышать прелестью утра.
Мечислав бросил книги и вышел к сестре.
— Ах, брат, — отозвалась Люся, — какая счастливая эта Серафима! Имеет такой рай и не хочет жить в нем, добровольно заключается в нечистые стены и глотает испорченный городской воздух.
— Что же она делала бы здесь одна?
— Отчего же одна! Могла бы и имела бы право избрать себе товарища, окружить себя друзьями.
— Товарища! — воскликнул Мечислав. — После того испытания, какому она подверглась, у нее недостанет духа искать.
— Но и подумать, что так протянется вся жизнь… — прибавила Люся.
Мечислав ничего не отвечал.
— О, я сейчас выдала бы ее замуж! — сказала Людвика.
— За кого?
— В том только и беда, что не за кого, — ответила засмеявшись Люся. — Хотела бы ей найти, да не знаю. Граф даже несколько раз намекал, что она должна выйти замуж, но только по любви.
— По-видимому, она не думает об этом, потому что определенно не ищет…
— О, я знаю, — сказала с живостью и засмеявшись Люся, — что скажу нечто неловкое, но не могу удержаться. Она должна бы выйти… знаешь за кого?..
— Не догадываюсь.
— За тебя! Она так понимает, ценит тебя, так у вас сходны вкусы.
— Пощади! Что за мысль? Тсс! Как подобные вещи могли прийти тебе в голову!
— Знаю, ты сердишься, потому… потому что еще не угасло воспоминание об Адольфине… Но она не думает о тебе, и где же тебе помышлять о ней?..
— Ошибаешься, — отвечал Мечислав, — я большой поклонник Адольфины, но слишком знаю свое положение, чтобы себя обманывать. Тем более здесь было бы даже грешно мечтать о чем-нибудь подобном… Рассуди сама.
— А я тебе скажу, что, может быть, эта мечта могла бы превратиться в действительность.
— Милая Люся, ты не знаешь света и людей, — сказал Мечислав серьезно. — Мы иногда необходимы как игрушки тем, кто богаче и могущественнее нас, однако далеко до того, чтобы мы могли брататься с ними. Впрочем, наилучшие люди неизлечимы от слабостей своего звания и положения. Ну, скажи, желательно ли было бы для тебя, чтобы я был обязан всем женщине, а не себе, чтоб без труда овладел состоянием, принадлежащим другому семейству, чтоб это семейство смотрело на меня, как на грабителя, который, пользуясь минутой слабости, присвоил себе чужое.
— Ты прав, — сказала сестра, — собственное достоинство бедного человека не позволяет думать об этом, а однако… Знаешь ли, мне иной раз кажется, что вы были бы счастливы. Но перестанем говорить об этом.
Голос пани Серафимы, которая звала Люсю, прервал разговор. Взволнованный и задумчивый Мечислав поспешно возвратился в свою башню.
То, что он высказал сестре, он говорил себе ежедневно, а между тем предстоявшее ему искушение, все стремления молодости и мечты мучили и его в свою очередь; по временам он и сам увлекался каким-то забытьём и желанием овладеть этим спокойным раем и рукой, которая сама тянулась к нему… Этот беззаботный быт увлекал его. К счастью, он пробуждался от этих грез и стыдился, что поддавался им, возвращаясь на прежде начертанную себе дорогу.
Он хотел обеспечить судьбу сестры и показать на деле, что с помощью взаимной любви сироты собственными силами умели спасти себя от нужды и унижения. И в тот момент, когда уже он готов был достигнуть цели, разве не грешно было отречься от нее… для такого унизительного расчета? В тот же день, когда обитатели Ровина сидели на балконе за вечерним чаем, зашелестели женские платья (подъезжавшего экипажа не было слышно, потому что гостьи нарочно оставили его за озером) и появились пани Буржимова с Адольфиною, вызвав у всех невольное восклицание.
Мечислав, который, подобно сестре, ничего не знал о приглашении, стоял остолбенелый, почти испуганный.
Адольфина стала еще красивее; перед нею исчезала и бледнела прекрасная Люся, и утомленная, хотя еще красивая, но уже осенней красотой пани Серафима.
