хоть как тебя зовут?
Тот приостановился, держась рукой за перила, и вскинул голову:
— Степаном зовут. Степан Романюта. А тебя?
— И меня тоже Степаном. Выходит, мы тезки?
— Родня, — засмеялся Романюта и взмахнул рукой, Как бы отдавая честь. — Ну, бывай!
Настроение у Степана поднялось, в таком настроении он и предстал перед товарищем Двойных. И хотя в кабинете оказалось двое, угадать председателя было нетрудно, поскольку сидел он за своим председательским столом. Вид у него был усталый и озабоченный. Другой человек, худощавый, в очках, придававших ему солидность и некоторую загадочность, заложив за спину руки, ходил туда-сюда по кабинету и глуховато о чем-то говорил. Когда Степан вошел, он умолк и посмотрел на него внимательно, с интересом. Точно так же внимательно, только несколько строже посмотрел на него и Двойных.
Степан поздоровался, кинув по привычке ладонь к виску, и отрапортовал:
— Балтийский матрос Огородников. Прибыл по делам неотложным… Поговорить надо, товарищ Двойных.
— Давай поговорим. Садись, — кивнул на стул. — Давно со службы?
— Полмесяца как дома.
— Бийский?
— Никак нет, из Безменова.
— Ну, и как там у вас?
— Сложно, Захар Яковлевич. Двойных вздохнул и покивал:
— Сейчас везде сложно. Большевик? — вдруг спросил, глядя в упор. Степан несколько растерялся, пожал плечами:
— Да как вам сказать… если но душе — то да.
— Главное, чтобы по душе, — серьезно и даже сурово сказал Двойных. — Ну, выкладывай, товарищ Огородников, какие у тебя дела. Что там у вас в Безменове, чем дышит народ?
— Народ, Захар Яковлевич, дышит по-разному, — ответил Степан, искоса поглядывая на человека в очках, который хоть и стоял, отвернувшись к окну, как бы занятый своими мыслями, но к разговору, но всему видать, прислушивался внимательно. Двойных перехватил взгляд Степана, истолковав его, должно быть, по-своему, и с запоздалой поспешностью отрекомендовал:
— Товарищ Малетин, комиссар просвещения. Так что по всем этим вопросам прямо к нему и обращайтесь.
Степан от удивления даже привстал, обрадовался:
— Так у меня ж поручение он нашей учительницы. Вот! Целый список, — достал из кармана, развернул листок и протянул Малетину. Тот сел напротив и, поправив очки, пробежал глазами по бумаге.
— Так. Это найдем, — сказал как бы для себя, не отрывая взгляда от бумаги. — А этого нет…
— Чего нет? — поинтересовался Степан.
— Многого у нас нет. Учебников не хватает, карандашей, тетрадей… Но тетрадей немного дадим. Перья, чернильный порошок — это найдем.
— Ну вот! — обрадовался Степан. — Да она вам, Татьяна Николаевна, и за это будет знаете как благодарна!..
И Степан рассказал о том, как нелегко ей работать, молодой учительнице, в Безменове, как Барышев хотел недавно школу закрыть и как они, бывшие фронтовики, дали ему отпор, отстояли, можно сказать, не только школу, но и Советскую власть; рассказал и о том, как устанавливали они в Безменове Советскую власть, как создали союз фронтовиков…
— Это вы правильно сделали, что дали укорот вашим безменовским хозяйчикам, — сказал Двойных, поднимаясь и выходя из-за стола. Он был среднего роста, но хорошо сложен, крепкоплеч, с большими рабочими руками. — А положение сельских учителей нам, товарищ Огородников, хорошо известно. Тяжелое положение. И трудности не только в том, что учебников нет или тетрадей, карандашей не хватает… Скажи, — повернулся к Степану, — какое жалованье получает ваша учительница? И кто ей платит это жалованье?
Степан пожал плечами — не знал он этого, и ему неловко стало: заботу решил проявить, а главного узнать не удосужился.
— Ну вот, — с легким укором продолжал Двойных. — А я тебе скажу: положение нынче таково, что учителя, которые остаются еще и работают в деревне, месяцами не получают жалованья. А как им жить? Они же зачастую люди приезжие, хозяйства не имеют, хлебопашеством не занимаются… Вон Галактион Дмитриевич подтвердит, обрисует картину, какая сложилась на данный момент.
— Что же делать? — спросил Степан, думая в этот миг о Татьяне Николаевне. Хотелось порадовать ее подарками. Двойных вернулся за стол, еще больше построжевший и озабоченный:
— Давайте думать вместе. Тетради, перья, чернильный порошок… Что еще? — глянул на Малетина. — Все это вы получите. Только сегодня, товарищ Огородников, есть и другие, не менее важные вопросы, забывать о которых мы не имеем права. Вот ты говорил о союзе фронтовиков. И много вас в этом союзе?
— Пока немного.
— А нужно, чтобы много было. Иначе нас задушат. И в Безменове, и в Бийске, и во всей России… Оружие у вас имеется?
— Два дробовика, винтовка и револьвер.
— При себе револьвер?
— Так точно. Всегда при мне.
— Понятно, — Двойных, прищурившись, посмотрел на Степана. — Считаете, что с этим оружием можно отстоять Советскую власть? Или надеетесь, что все завоеванное само по себе утвердится?
— Нет, не надеемся. Обстановка текущего момента, Зaxap Яковлевич, нам понятна. И сидеть сложа руки мы не собираемся.
— Обстановка сейчас такая, товарищ Огородников, что если мы сегодня не соберемся со всеми силами, завтра нам будет еще тяжелее. Контра тоже ведь не сидит сложа руки. Действует исподтишка и открыто. Ты что-нибудь знаешь о Каракоруме? — вдруг спросил. Степан покачал половой:
— Нет, не знаю. А что это такое?
— А говоришь, обстановка понятна. Вот что я скажу тебе, матрос, — строго заметил Двойных и даже слегка пристукнул кулаком по столу. — То, что подняли вы красный флаг в Безменове — это хорошо. Очень даже хорошо. И обстановку в своем селе знаешь ты, должно быть, назубок. А вот какая обстановка в соседних деревнях, в Шубинке, скажем, или в Березовке, много ли воротилось туда фронтовиков и с каким настроением они пришли, что у них за душой — это ты знаешь?
— Никак нет, не знаю.
— А знать надо. Советскую власть утверждаем не на один день и не в одной деревне.
— Это я понимаю, — кивнул Степан. И тут же высказал сомнение. — Поехать по селам, конечно, можно, только в качестве кого я туда явлюсь, от чьего имени буду вести разговоры?
— От имени Советской власти. Другой задачи у нас нет.
— А то вон вчера Барышев потребовал мандат, — как бы оправдываясь, сказал Степан. — Предъяви, говорит, бумагу. А у меня, кроме револьвера, ничего… Бумага тоже имеет силу.
— Ну, коли имеет, дадим тебе бумагу, — улыбнулся Двойных. — Только воздействовать на людей надо не бумагой, а настоящим большевистским словом. И чтобы слова твои не расходились с действиями: как скажешь — так и сам поступишь, подашь пример. Каракорумцы вон слов не жалеют, действуют, можно сказать, по всему фронту — от Улалы до Онгудая, а может, и того дальше. Погоди, ты еще столкнешься с ними, — как бы предупредил. — Так что обстановку знать надо пошире.
— Да что это
