Хотя родословная Тукая насчитывала не менее семи поколений мулл и он сам некогда мечтал стать одним из них, а позднее брал себе за образец лучших представителей этого сословия, именно оно в первую очередь испытало на себе силу сатирических ударов молодого поэта.
Еще весной 1906 года, пародируя одного из суфийских поэтов, он заклеймил ишанов как врагов нации и шарлатанов.
Они народ на части рвут, питаясь мертвой плотью,Ишан — шакал, он падаль жрет, а я не знал об этом.
В 1905 году в стихотворении «Слово к друзьям» Тукай с иронией пишет:
Мы наших мулл не затрудним в таких делах.Немало дел им поручил аллах.Мы не оставпм дел мирских у них в руках,Джигитов просвещенных мы найдем теперь.
В журнале «Уклар» была помещена карикатура на муллу: голова служителя божьего занята обнаженными девицами, золотыми монетами, жирными беляшами и бутылями с вином. Подпись, принадлежащая Тукаю, гласит:
Невежда и ханжа — лишь этим он живет,Поесть, попить, поспать — вот круг его забот!
В статье «Национальные чувства» (1906) Тукай издевается и над мударрисами, которые ходят из дома в дом с книгами под мышкой, изображая себя светочами учености, а на деле занятые лишь поисками дарового угощения. «Наша нация, — пишет он, — нуждается в джигитах, которые подобно сынам других наций отстаивали бы интересы беззащитного, обездоленного рабочего народа, сами понимали и могли бы разъяснить другим, что времена, когда пятерых бедняков можно было выменять на одну собаку, давно прошли... И наша нация нуждается в настоящих писателях и художниках... в истинно национальной поэзии и музыке, во всем, что способствовало бы прогрессу».
Усиленное внимание Тукая-сатирика к духовенству в этот период объяснимо: он мечтает о просвещении народа, а муллы и ишаны как сословие заинтересованы в народном невежестве. Тукай не оставлял духовенство в покое и позднее, хотя тогда его критика уже была направлена не столько против пережитков феодальной старины, сколько против несправедливостей буржуазного общества.
Что до языка и стиля стихов Тукая, написанных, в этот период, то о принципах народности здесь говорить пока что не приходится. Габдулле казались настоящей поэзией лишь те стихи, язык которых на две трети состоял из турецких, арабских и персидских слов и выражений. Только этот стиль, высокопарный и напыщенный, считался достойным для передачи высоких идей и страстей. Очевидно, «уроки» Мирхайдара Чулпаныя и Абдала Вели не прошли для него даром.
Лишь около десятка стихотворений, опубликованных поэтом за эти восемь месяцев, написаны на собственно татарском языке. В чем здесь дело? Возьмем, к примеру, стихотворение «Сон мужика». Это вольный перевод стихотворения А. Кольцова «Что ты спишь, мужичок?». Оно адресовано мужику. И естественно, поэт обращается к нему на языке разговорном, то есть татарском. То же самое относится и к стихотворениям «О свободе», «Несколько слов к друзьям», «О единстве». Правда, в них поэт обращается к нации в целом. Но ведь большинство нации составляет «простонародье», то есть в первую очередь крестьянство.
В основу небольшой стихотворной повести «Фатима» легли жизненные перипетии одной уральской семьи. Бойкая, плутоватая жена смирного, как забитая лошадь, мелкого торговца начала привечать к себе парней и окончательно сбилась с пути. Об этом, конечно же, нельзя было писать в напыщенном стиле, языком, полным арабизмов и фарсизмов.
Так, «адресат» стихотворения или жизненный материал порой заставляли поэта писать на родном разговорном языке. Сам по себе факт обращения к народному языку заслуживает всяческого одобрения. Но с точки зрения художественных достоинств можно сказать, что это всего-навсего зарифмованная и уложенная в размер дидактическая проза. Впрочем, это скорее не вина, а беда Тукая.
Дело в том, что литературный татарский язык, способный передать все оттенки мысли и чувства, не прибегая к иноязычным заимствованиям, еще только предстояло создать. И вклад Тукая в создание такого языка огромен. Но это еще впереди.
В том же 1906 году он создал и образцы высокой лирики. Ода «Пушкину», стихотворения «После разлуки», «Не я ли тот, кто скорбит?», «О, эта любовь!» свидетельствовали о незаурядном поэтическом даре их автора. Плохо одно — ныне их нужно переводить на татарский язык.
3
Восторги, которым предавался Габдулла после «Манифеста 17 октября», оказались недолгими: события, следовавшие одно за другим, быстро развеяли его иллюзии. Рабочие и крестьяне продолжали борьбу. Каждый день до Уральска доходили новые вести: московские рабочие, выйдя на баррикады, в течение десяти дней держали город в своих руках, в Казани революционеры, забаррикадировавшись в помещении городской думы, отстреливались от войск и полиции.
Царские же посулы явно остадись на бумаге: говорили, свобода личности, а людей продолжают бросать в тюрьмы; говорили о свободе собраний, а стоит собраться на улице десятку людей, и полиция с казаками тут как тут; говорили, свобода печати, а цензура постоянно сует свой нос в дела редакции, охранка не дает покоя.
4 января 1906 года мировой судья второго участка, помощник прокурора и пристав вместе с понятыми вломились в редакцию «Уральца» и произвели обыск, перевернув вверх дном и редакционные помещения, и типографию. Поводом, оказывается, послужили «крамольные» материалы в номере от 1 января.
Начались разбирательство, допросы. Долго мучили работников редакции, типографии, в том числе Мутыгыя. В конце концов газету закрыли, а редактора Н. Д. Аржанова отдали под суд. Вот тебе и свобода печати!
Окончилась избирательная кампания, члены думы выехали в Петербург. Вначале известия из столицы поступали обнадеживающие. Левые депутаты, в том числе татарские трудовики, смело выдвигали перед правительством свои требования, обвиняли министров. Однако время шло, своды Таврического дворца сотрясались от речей, а перемен в стране никаких.
Нужен был лишь толчок, чтобы окончательно растаяли последние надежды. И он не заставил себя долго ждать: царское правительство разогнало I Государственную думу. Это событие, тяжело переживавшееся демократической интеллигенцией, отрезвило и Тукая.
Коротенькая передовица газеты «Фикер» в номере от 14 июля начинается следующими словами: «8 июля Государственная дума была распущена. Вернее — разогнана».
Тукаем ли написана передовица, мы пока не знаем.
Но в стихотворении «Государственной думе», опубликованном в той же газете, поэт открыто высказывает свое отношение к этому событию, а заодно и к самой Думе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
