Алтайцы приходили поодиночке. Шубы на них были рваные, большие дыры зашиты нитками из жил косули, шапки старые, подпаленные во время ночевок у костров. За плечами покачивались тяжелые ружья с деревянными сошками. Они подсаживались к огню, и Грозин с Копосовым заводили разговор с ними. Жизнь в долине Голубых Ветров, здоровье жен и детей, урожай белки, цены на пушнину и ячмень — все интересовало приезжих людей.
К вечеру вернулись Токушевы. На стану уже было более десяти охотников.
Перед шалашом лежали обрубки сухих бревен, заготовленных для костра. Кочевники сели на них и приготовились слушать. Грозин начал беседу с далекого прошлого. Он говорил просто и убедительно. Время от времени он умолкал, и тогда Суртаев повторял все по-алтайски, стараясь передать не только смысл сказанного, но и силу слов его.
— Старики помнят время, когда алтайцы платили по два налога — дань китайскому богдыхану и ясак русскому царю. Каждой семье приходилось ежегодно вносить ясак — не менее десяти соболей. А как в то время жили русские крестьяне? День и ночь работали на помещиков.
Грозин рассказывал подробно, приводил множество примеров.
— У вас до самого последнего времени такими помещиками были зайсаны…
— Верно, верно!
— Так и было, — подтверждали слушатели, кивая головами.
— Алтаец-бедняк круглый год питался корнями диких растений, русские крестьяне-бедняки ели кору деревьев да лебеду.
Взгляд Борлая был прикован к докладчику, завладевшему вниманием кочевников, которые слушали его с сыновней доверчивостью. Вот Грозин встал, покрасневшие от мороза пальцы сжались в кулак, и рука поднялась высоко, будто для сокрушительного удара по врагу; серые глаза смотрели строго и гневно, а на лице появились упрямые складки. Хотя в его русской речи были незнакомые слова, но перевод Борлаю казался досадным и ненужным, — он многое понимал и даже, казалось ему, угадывал мысли докладчика, ставшего близким ему человеком. Этот человек знает беспросветную жизнь бедняков в старое время, словно сам был пастухом у бая.
А Грозин все говорил и говорил. Он приглашал заглянуть в завтрашний день. Люди будут жить товариществами, артелями, получат породистых жеребцов для общих табунов. В тайге артельщики построят охотничьи избушки. Государство поможет им.
— Алтаец-бедняк — родной брат рабочему, который делает порох и свинец, ружья и мануфактуру, добывает соль и прессует чай. У них большая сила. Эта сила будет еще больше, если они встанут плечом к плечу да склонят на свою сторону всех, кто живет честным трудом, всех бедняков и середняков…
Когда спросили: «Кто желает говорить?» — Байрым поднял голову, взглянул на докладчика и молвил:
— В одиночку аил и то нельзя поставить, человек человека кличет: «Маленько помоги». А жеребца хорошего кто из нас заведет? Никто. Давайте работать товариществом! Тогда у нас будет все!
Алтайцы то многозначительно подталкивали друг друга локтями, то подбадривали задорными взглядами и говорили:
— Вместе будем жить — силу соединим.
— Умный совет достоин скорого выполнения.
— Верно.
— Все кочевье сговорим в товарищество.
По-свойски подавали Грозину дымившиеся трубки, тянулись к его раскрытому деревянному портсигару за папиросами.
— Дьакши! Хорошо!
Грозин на секунду подносил трубку ко рту и, как бы покурив, возвращал с улыбкой:
— Дьакши!
Это еще больше располагало к нему. Охотникам казалось, что вот сидят они, старые приятели, давнишние соседи, в обжитом аиле, вокруг веселого костра, а хозяин жилья — этот говорливый и заботливый человек, приехавший из далекого города.
Грозин шепнул Копосову:
— Кадры растут хорошие. Одного из Токушевых надо рекомендовать в правление товарищества, другого готовить в сельсовет.
Борлай, смачно попыхивая и глядя на причудливые кольца дыма, пытался представить себе тот день, когда он вернется в кочевье с породистым жеребцом. Это будет вороной великан со звездой на лбу, с крепкими ногами, широким шагом. Может быть, в тот же день Борлай пригонит рослого и крепкого, как скала, быка и белого барана с пудовым курдюком. Ведь и барана тоже дадут товариществу. Обязательно дадут. Вот тогда заживет хорошо кочевье долины Голубых Ветров! Тогда не только ни одна семья не откочует обратно на берега Каракола, но оттуда будут приезжать с просьбой: «Примите нас в товарищество». Их становье будет самым сильным на Алтае.
3
На следующее утро они вернулись в долину.
Борлай шел, сдвинув шапку на затылок. Ему казалось, что все теперь выглядело по-иному. И снег чище, и оранжевая хвоя лиственниц ярче светится под лучами зимнего солнца, и родные аилы курятся приветливее.
Грозин с Копосовым тотчас же уехали в Агаш, а Суртаев остался помочь закончить организацию товарищества…
Раздосадованный Утишка пришел к Борлаю с упреком:
— Не ждал я, друг, что ты не позовешь меня с собой, на собрание.
Как бы забыв о недавней размолвке, принялся расспрашивать, как прошло собрание и что решили на нем.
Борлай отвечал громко и от радости встряхивал головой:
— У нас теперь товарищество! Меня выбрали председателем… Устав есть! Нам скоро дадут породистого жеребца!.. У нас будет много скота…
— Если товарищество получит породистого жеребца, то и меня записывай вместе со всеми. Я давно об этом думал.
Пригнув голову к уху Борлая, Утишка доверительно сообщил:
— Сапог звал меня в свое товарищество, но я не пошел.
— В какое товарищество звал? — насторожился Борлай.
— Он в свое товарищество записывает.
— Где он сейчас?
— Домой уехал, — ответил Утишка и, прищурив узкие глаза, шепнул: — Таланкеленг к нему записался.
— Это не удивительно… А еще что говорил Сапог?
— Велел волков бить, а уши привозить ему.
— За волчьи уши в Агаше дают награду — пять рублей.
— А Сапог обещал по два барана. «Я, говорит, помогаю Советской власти волков уничтожать».
— Сам он длиннозубый волк! — У Борлая пальцы сжались в кулак. — Ночевал он у тебя?
— Больше по аилам кочевал.
Борлай задумался. Ему стало ясно, сколь своевременным и важным был приезд Грозина и Копосова. Надо скорее все делать так, как советовали они. А Суртаев поможет.
4
В тот же вечер, позвав с собой Байрыма и Ярманку, Борлай отправился к Таланкеленгу.
В аиле Таланкеленга стоял полумрак. Кругляши горели вяло, не потрескивали, а шипели, обволакивая казан едким дымом. На женской половине копошилась хозяйка. От большой льдины, привезенной с реки, она откалывала куски и, не оглядываясь, кидала в казан. На низкой, сделанной из жердей кровати храпел хозяин. Возле очага лежала трубка, засунутая в длинный кожаный кисет. Борлай подсел к огню и, достав из-за голенища трубку, найденную у разрушенных аилов, сравнил с хозяйской.
«А-а! Ночь кончается, тайна открывается», — мысленно произнес старую поговорку и через плечо шепнул Ярманке, чтобы он позвал сюда соседей.
Хозяйка разбудила мужа, сдернув с него то, что когда-то называлось шубой.
Борлай переменил трубки.
— Ах, сосед, худо делаешь, — укорил Таланкеленг, зевая и потирая глаза кулаками. — Почему не сказал мне про собрание бедноты?
— Я думал, тебя дома нет.
— Надо было зайти… — Таланкеленг подсел к гостю. — Что рассказывали начальники?
— Советовали записаться в животноводческое товарищество.
Борлай кинул прощупывающий взгляд.
— Ты пойдешь к нам? Жеребца породистого дадут.
Таланкеленг, засунув руку под шубу, почесывал бок.
— Не знаю… думать надо.
— А Сапог у тебя был? — строго спросил Борлай и, теряя терпение, стал набивать трубку табаком.
Вошли соседи. Недоуменно осмотрев аил, усаживались на голую землю и о носки косульих кисов выбивали пепел из трубок, наполняли их и прикуривали от головешек. Пришел Суртаев и незаметно опустился на землю возле двери.
Таланкеленг подвигал головешки в огонь.
— Большой Человек проходил мимо… В свое товарищество звал.
— И ты, конечно, записался?
Почувствовав на себе острый взгляд Борлая, Таланкеленг растерянно ответил:
— Нет… пока только говорил.
Вошли еще двое. Вспомнив заповеди гостеприимства, хозяин схватился за трубку, чтобы угостить соседей, которые неизвестно зачем пожаловали в такую позднюю пору.
Борлай гневно прикрикнул на него:
— Врешь ты все. Я знаю, что ты записался. На твоей поганой голове выросли уши бая, а на туловище — байские руки. Кто каждое наше слово к Сапогу тащил? Ты. Кто здесь наши аилы разламывал? Кто напугать хотел? Ты.
— В гости пришел, а начал ругаться, — обиделся Таланкеленг.
— Я к таким бессовестным в гости не хожу, — гремел Борлай. — Ты — байский вонючий хвост. Мы тебе близ нашего кочевья проехать не дадим, а не то что жить здесь.
