Вчетвером мы сидим теперь вокруг кровати Паули, вдова, я, майор и тусклый блондин. Майор обеспечивает разговор. Я должна переводить на немецкий язык по его просьбе для господина Паули и вдовы, которых он считает супружеской парой, его многочисленные, изысканные пустые фразы вежливости. Он и я осматриваем друг друга украдкой. Действуя на ощупь, мы обмениваемся словами. Я не упускаю из виду его. Теперь майор предлагает сигары, которые он носит свободно в кармане куртки. С благодарностью Паули принимает 2 штуки, одну закуривает, причем от майора. Оба осторожно дымят. Майор подает Паули время от времени вежливо пепельницу. Внезапно он вскакивает, просит сказать ему, не мешает ли он нам, тогда он покинет сразу это помещение! И это с таким видом как будто бы он уже на бегу. Нет, нет, мы отрицаем, он не мешает нам. После чего он садится снова, молча. Чисто книга хорошего тона. Снова абсолютно новый образец из очевидно неистощимой коллекции экземпляров, которых к нам прислал СССР. Впрочем, он нервный. Его рука, которая держит сигару, значительно дрожит. Или у него температура? Между тем он сообщил, что он ранен в колено и лечится с мрачно-белокурым лейтенантом вместе в больнице с прошлой недели.
Между тем певческий кружок разошелся, вытащив пианино шкипера из нашей квартиры. Вокруг нас становится тихо. Я кошу на наручные часы тусклого блондина. Стрелки приближаются уже к 11. Мы смотрим друг на друга, вдова, господин Паули и я, и не знаем, что мы должны ждать от этих гостей.
Теперь майор дает команду азиату в углу окна. И он выдергивает из одного из его карманов шинели что-то, которое оказывается истинной бутылкой немецкого фирменного шампанского! Он ставит ее в светлый круг свечи на столике у кровати. Уже вдова бежит за стаканами. Мы чокаемся, выпиваем. При этом идет тихий разговор между майором и мрачно-белокурым лейтенантом. Болтовня о том, о сем, которую я, очевидно, не должна слышать. До тех пор пока майор не обращается неожиданно ко мне и спрашивает меня, так же строго как в школе: «Что Вы знаете о фашизме?»
- Фашизм, - я повторяю заикаясь.
- Да, пожалуйста. Объясните нам происхождение слова. Назовите страну происхождения этого политического направления.
Я судорожно обдумываю, лепечу тогда что из Италии, Муссолини, старых римлян, fascio похоже на связку прутьев... И в течение всего этого времени дрожат мои руки и колени, так как я внезапно перестала понимать, что этот майор представляет из себя, и чего он хочет от меня: он хочет политически проверять меня, хочет устанавливать, как мое вероисповедание, мое прошлое - чтобы использовать потом меня для каких-нибудь русских интересов, как переводчицу или армейскую помощница, откуда я знаю - и я считаю себя уже угнанной и порабощенной где-нибудь на улицах войны... Или это люди GPU, хотят ли они использовать меня как шпиона? 100 ужасных мыслей, я чувствую, как мои руки падают свинцово, едва выдавливаю последние слова...
Я, должно быть, побледнела, так как вдова, которая не понимает, что происходит, все же, смотрит на меня боязливо вопросительно. Теперь я слышу, как майор говорит мрачно-белокурому лейтенанту довольно: «Да, у нее хорошие политические знания».
И он поднимает стакан и пьет за мое здоровье.
Я вздыхаю, чувствуя свое сердце в шее. Очевидно, экзамен уже перенесен и он не иного смысла, чем проверить мою школьную мудрость. Я выпиваю, и мне наливают последний остаток из бутылки шампанского.
Внезапно новая нота из открытого ассортимента. Мрачно-белокурый лейтенант говорит в 2 предложениях, о чем идет речь: «Вот майор. Он позволяет себе спросить Вас, гражданка, приятен ли он Вам».
Я падаю с облаков, таращусь на обоих мужчин глупо. Майор стал занят вдруг очень своей сигарой, добросовестно отряхивая ее в пепельнице. Он вовсе, кажется, и не услышал, что по его приказу лейтенант спрашивал. Я не могу увидеть реакцию азиата из-за темноты окна. Он безмолвно сидит на своем месте. У него нет шампанского.
Молчание. Вдова смотрит на меня с вопросом.
Потом опять лейтенант, беззвучно, равнодушно: «Приятен ли Вам майор? Можете ли Вы любить его?»
Любить? Проклятое слово, я больше не могу слышать его, я настолько испугалась и отрезвела, что я не знаю, что говорить, и что делать. Все же, этот мрачно-белокурый лейтенант принадлежит кругу Анатоля. Он знает табу. Но существует ли теперь Анатоль? Является ли этот майор сменщиком? Думает ли он, что он может приступать к наследованию меня? Но нет, майор рассказал только то, что он живет теперь в больнице, что у него есть там кровать.
Я встаю и говорю: «Нет. Я не понимаю».
Лейтенант прихрамывает ко мной через комнату, в то время как майор сидит все еще с непричастным видом возле кровати Паули.
Вполголоса я бормочу к лейтенанту: «А Анатоль? Что с Анатолем?»
- Что, Анатоль? - кричит он грубо и громко, - Причем тут Анатоль?
Он давно уже очень далеко. Его перевели в штаб.
Анатоль уехал? Так без слова? Правда ли это? Но звенит в ответ – так, конечно так, с насмешливым превосходством.
У меня кружится голова. Теперь майор также поднимается, прощается церемонно с вдовой и с Паули, я слышу его повторные засвидетельствования благодарности для них за предоставленное гостеприимство. Паули и вдова почти ничего не поняли. Я также не решаюсь, говорить по-немецки в присутствии русских с обоими немцами. Я уже знаю, русские не любят этого, предполагают тогда заговор и измену.
С поклоном нам всем майор удаляется к двери. От окна азиат ковыляет. Я свечу всеми тремя моими свечами наружу. Очень медленно тяжело ступает майор по прихожей, правая нога несколько подтягивается, все же, он старается подавлять хромающую походку. Лейтенант толкает меня локтем, спрашивает грубо: «Ну? Что Вы еще думаете?»
Потом короткое обсуждение между ним и майором, где переночевать, в больнице или? И лейтенант спрашивает меня, холодно, все же, снова вежливо:
«Не могли ли мы здесь разместиться? Мы, все трое?»
И он указывает на майора себя и наполовину сонного присутствующего азиата.
Все 3? Пожалуйста, почему нет? Все же, таким образом у нас будет мужская защита ночью, думаю я и веду их к комнате позади рядом с кухней. Там стоит широкий диван с несколькими шерстяными одеялами. Лейтенант и азиат мимо меня в комнату. Уже лейтенант рвет дверь комнаты за собой, я только лишь вижу блики карманного фонаря.
Я стою в кухне, свеча в руке. Рядом со мной стоит, молча, майор. Вежливо он спрашивает меня, где ванная. Я указываю ему дверь, оставляю ему свечу. В то время как я стою в ожидании у кухонного окна и выглядываю в темноту, дверь палаты открывается еще раз. Тусклый блондин, уже в рукавах рубашки, шипит мне:
- С нами про вчерашнее не должен знать никто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
