странным, тем более, что отдельные части ожерелья могли быть пущены в продажу через подставных лиц кем угодно.
Начались очные ставки [12]. Надеялись многое выяснить из очной ставки графа и г-жи де ла Мотт; но на этот раз Калиостро изменил своей важности и красноречию. Едва только ввели ее, как Калиостро закричал и обрушился на свою приятельницу с извозчичьей бранью. Г-жа де ла Мотт не осталась в долгу, потому что, окончив браниться, она схватила зажженную свечку и бросила ее в живот Калиостро, но так неудачно, что капли сала попали ей самой в глаз, и она чуть не окривела. Граф воскликнул:
– Небо тебя покарало!
Г-жа де ла Мотт показала ему язык и замолкла.
Наконец, 31 мая кардиналу и графу Калиостро был вынесен оправдательный приговор. Лоренца была освобождена еще 26 марта. Пленников выпустили на волю ночью, около полночи 1-го июня; тем не менее, все пространство перед Бастилией было полно народом. Народ же толпился на лестнице, ожидая выхода оправданных. Как-то сразу в объятиях Калиостро очутилась Лоренца.
– Александр, Александр. Небеса видят правду! – восклицала она, покрывая лицо и руки мужа поцелуями.
С улицы доносился шум.
– Что это? – спросил граф, – или это простой уличный шум я, отвыкнув, принимаю за народное волнение?
– Там народ приветствует освобождение графа, – объяснил подскочивший Франческо. Калиостро прислушался. Внизу гудели голоса на одной ровной ноте, на которой вдруг выскакивало: «Долой убийц!», «Долой фальшивомонетчиков!», «Да здравствует справедливость!» Наконец кто-то вдали прокричал, как петух: «Да здравствует Калиостро!»
Граф улыбнулся. Франческо ди С. Маурицио взял его под локоть и, извиваясь, говорил:
– Добрый французский народ любит графа. Целый цепь стоит толпа, ожидая вашего выхода. Они простые и чистосердечные; с ними можно делать, что угодно: они доверчивы.
Калиостро отстранился несколько, будто не помнил, что это за человек, где он его видел, и зачем он здесь.
– Я – Франческо ди С. Маурицио. Вы меня не помните?
Граф болезненно сморщился. На Франческо почему-то были рабочая блуза и замасленный колпак.
Выйдя на улицу, он снял колпак и, махая им как дирижер, закричал:
– Да здравствует граф Калиостро, невинно пострадавший
Несколько голосов ему ответило. Шел теплый черный дождь; черная мокрая толпа гудела, кое-где видны были фонари на палках. Калиостро протискался, сжимая руку Лоренце!
– Может быть, это самая счастливая минута моей жизни!
Толпа бросилась бежать за каретой графа, то крича «да здравствует Калиостро!», то «смерть палачам!», потом отстала, чтобы громить трактир.
Черный дождь гулко лился. Калиостро дремал в карете, покачиваясь, держа руку Лоренцы в своей и всякий раз, когда пробуждался, удивляясь, зачем в их карете сидит Франческо. Дома была приготовлена домашняя встреча графу, и на столе у него лежало письмо от Шарлотты Медем. Калиостро задумчиво покачал его на руке, потом пошел мыться и переодеться.
В письме было несколько строк.
«Граф Калиостро, я вам была верна, покуда вы были верны сами себе. Теперь об этом не может быть и речи. Как человека мне вас жалко, и я готова буду сделать все, что вам нужно, но как учитель и брат вы для меня совершенно умерли, и я могу только плакать о вас и о себе всю свою жизнь.
Может быть, даже хуже, чем умерли, потому что человек мрака хуже мертвого тела. Забудьте, что я была когда-то вашей ученицей,
Анной Шарлоттой ф. Медем».
6
Все оправданные, тем не менее, должны были покинуть Париж как можно скорее, тем более, что Мария Антуанетта, узнав о приговоре, была взбешена и легко могла найти способ избавиться от неприятных и неудобных для нее людей. Кардинал уехал в Овернь, а Калиостро с Лоренцой отправились в Лондон.
Вероятно, графу хотелось теперь в расцвете, как ему показалось после 1-го июня, своей славы показаться там, где были его первые шаги, но в Англии сейчас же начал против него газетный поход знаменитый журналист Моранд, говорят, подкупленный французским правительством. Калиостро захотел отвечать тем же оружием и помещал статьи, ответы, нападения, письма и брошюры, где чувство достоинства заменялось подозрительным красноречием, а полемика – бранью. Пробыв меньше году в Англии, почти исключительно проведя это время в борьбе с Морандом, так что под конец это перестало интересовать даже любителей скандалов, Калиостро снова переправился на материк.
Пробыв некоторое время в Базеле у Сарразенов, он направился через Швейцарию в Рим, куда давно хотелось графине. По пути Калиостро выбирал места, где у него оставались верные друзья вроде Сарразенов или лионского г-на С. Костор, или же небольшие городки, где он лечил с переменчивым счастьем, делал кое-какие не сохранившиеся предсказания да основывал «египетские» ложи. В Зон встретился с Казановой, но оба великие человека друг другу не понравились. В швейцарском городе Освередо они остановились несколько дольше. Это было в сентябре 1788 года. Дни стояли солнечные и ясные; из окон их номера были видны снежные горы, где вечером и утром горит небесная «альпийская роза».
Лоренца встала очень рано и, открывши окно, выставила голову в свежий прозрачный воздух. Почти не было видно людей, какие-то старухи спешили в капеллу, звонкий колокол которой напоминал пастушьи звонки; внизу на озере ловили рыбу, и вода, и горы, и лодки – все было молочно-голубого цвета; кричали петухи, и куры спокойно, еще по-утреннему, кудахтали; пахло парным молоком и чуть-чуть сеном. Из некоторых труб поднимался уже дым, голубой на голубом небе. Хорошо в такое утро быть проездом в местности, в которую никогда не вернешься.
Лоренца не заметила, как подошел к ней Калиостро и положил руку ей на плечо.
– Ранняя птичка!
– Да. Я теперь и забыла, что значит рано вставать.
Оба помолчали, смотря на голубую радость за окном.
– Какая простая жизнь, как жизнь младенца! – сказал задумчиво граф и вздохнул.
– Тебе некогда и отдохнуть, Александр! Завтра все узнают, что ты приехал, и поплетутся больные, калеки, твои масоны и желающие подачек. А ты устал, мой милый! Я даже устала, а редко женщины, особенно такие пустые, как я, устают от суеты.
– Мой отдых – делать добро.
Лоренца, помолчав, спросила:
– Александр, ничего не случилось?
– Нет, что могло случиться?
– Я не знаю, я спрашиваю.
Помолчав, она снова спросила:
– Зачем около нас этот С. Маурицио. Он – гад. Я не брезглива и плохо разбираюсь в людях, мне не противны мошенники, я даже г-жу де ла Мотт могу находить милой, но этот Франческо, зачем он с нами?
– Его же здесь нет.
– Да, он ждет нас в Риме, готовит там квартиру. Рим! Это моя
