Задумано было неплохо. И осуществить тоже вполне реально. Вот только родственники покойного в проект не вписывались. А ну как окажется, что они не такие лохи, как Малышева с Карлссоном. И развалится красивая схема…
Илья Всеволодович выругался от души, затем нажал кнопку селектора и приказал принести себе кофе.
Вслед за секретаршей в дверь попробовал просочиться сын.
— Пап! На два слова!
— Кыш!
Дверь послушно захлопнулась. Илья Всеволодович задумчиво уставился в чашку. На душе было неспокойно. За родственниками мог стоять Ротгар. А это было серьезно.
Если перед Селгариным Илья Всеволодович стелился больше напоказ, в душе относясь к богатому красавчику-гею с понятным презрением настоящего мужика, то Ротгара, этого лощеного аристократа с глазами убийцы, Хвостов боялся панически.
После событий в Стокгольме этот ужас только усилился. Исчезновение Ротгара было бесценным подарком. Осторожное расследование намекало на то, что шведские отморозки всё-таки добрались до Ротгара и замочили. Вот это было бы настоящим счастьем, но — не верилось. Хвостов нутром чуял: не по зубам шведской гопоте такой, как Ротгар…
Около двенадцати раздался долгожданный звонок из конторы.
— Да! — крикнул Илья Всеволодович, срывая трубку.
Одновременно пискнул интерком.
— Илья Всеволодович, тут сын просит напомнить…
— Сын?! Да пошел он в… Извините, я не вам… Слушаю! Какие новости?
По мере того как Илья Всеволодович слушал, лицо у него вытягивалось все сильнее.
— Прямой наследник? — повторил он упавшим голосом. — Как прямой? Прямые — это дети или родители! Жены у него точно не было! Как? Какие иждивенцы? Сколько-сколько их?! Пятеро?! Это проходимцы, пошлите их… Какие еще документы?! У них на руках?! Не было никаких иждивенцев! Я бы о них знал! Эти пятеро все инвалиды? Нет? Вот и пусть идут. Трудятся. По закону им ничего не положено.
Илья Всеволодович дрожащей рукой уронил трубку на базу и долго сидел неподвижно, пялясь в пустой монитор, по которому плавала тропическая рыбка. Нетронутый кофе давно уже остыл, а бизнесмен все сидел, переваривая новости.
«Нутром чую — какая-то наглая разводка, — думал он. — Откуда у Селгарина сын? Всем известно — он был голубым… А иждивенцы? Да еще пятеро! Зачем ему столько? Я с одним-то засранцем справиться не могу…»
Тут как раз приоткрылась дверь, и внутрь сунулась робкая физиономия.
— Пап, ну можно? Я уже час тут торчу…
— Ладно, проходи, что застрял? — рявкнул тот. — Задница в дверь не проходит?
Сережа скорчил недовольную рожу, но предусмотрительно отвернувшись, чтобы отец не увидел. Нет, будь другой случай, он мог бы и съязвить в ответ. Папаша теперь часто ругался, что в последнее время сынок стал что-то слишком борзым. Но только не сейчас, когда наступало время Еженедельной Подачки. Илья Всеволодович выдавал ему карманные, как школьнику, мелкими порциями, справедливо считая, что сколько-нибудь крупной суммы неудавшемуся отпрыску в руки выдавать нельзя. Этот спор тянулся уже не первый год, повторяясь слово в слово и понемногу превращаясь в еженедельный ритуал.
— На, — с отвращением сказал папаша, отсчитывая пятисотки и кидая их на стол.
— Но, папа, тут же мало! Мне даже на еду не хватит!
— А ты не ходи по пивнякам, а питайся в студенческой столовке.
— Но там только гнилые сосиски и бочковой кофе…
— Другие ели, и ничего — выросли, сделали карьеру, людьми стали. Ничего, жри, что дают, — может, похудеешь.
— А на учебные пособия?
— Ха-ха! Это какие? Пиво и сигареты? Не смеши меня. Всё, иди отсюда, не до тебя.
Илья Всеволодович отвернулся и снова уставился на рыбку, давая сыну понять, что разговор закончен.
Но Сережа, протомившийся час в приемной, тоже был зол и настойчив.
— Почему ты не выдашь мне деньги сразу на месяц? — обиженно спросил он, переминаясь с ноги на ногу перед отцовским столом. — Тебе же проще, не надо тратить на меня драгоценное рабочее время…
— Не дам!
— Мне очень надо! Понимаешь — вот как!
Сережа провел рукой по горлу.
— Не дам! — сердито повторил Илья Всеволодович, демонстративно пялясь в монитор, а не на одутловатую ряшку сынка. Тот корчил умильные гримасы, тщетно пытаясь вызвать к себе жалость, но вызывал только желание дать затрещину. — Спустишь их в клубе за ночь, а потом будешь таскаться сюда и клянчить по сто рублей на метро! Проваливай, бездельник. И скажи там, пусть мне еще кофе принесут.
Сережа гордо поднял голову.
— Я тебе не секретарша! Что ты на меня все время орешь? Разве я много прошу?
— Вы со своей мамашей меня достали! Только и талдычите как попугаи: дай денег! Дай денег! Вы другие слова-то знаете?
— Возьму и устроюсь на работу! — припугнул Сережа отца.
Илья Всеволодович разразился язвительным смехом.
— Вот и отлично. С сегодняшнего дня чаевых больше не получаешь.
— Почему это с сегодняшнего? — растерялся Сережа. — Я же еще не устроился…
— Так беги скорее! Такой ценный кадр везде с руками оторвут!
— Пап, но ты же сам всегда говорил, что сейчас моя работа — нормально учиться…
— Я в твоем возрасте успевал и учиться, и работать.
— Как ты можешь так поступать с родным сыном? — взвыл Сережа. — Ты обрекаешь меня на голодную смерть!
— Иди, пожалуйся мамаше. Пошел!
Сережа припал к столу и вцепился в него мертвой хваткой.
— Нет! Я отсюда не уйду!
Илья Всеволодович вскочил на ноги и треснул кулаком по столу.
— Ах ты слизняк!
Сережа шарахнулся прочь и вылетел из кабинета, едва не сбив в дверях секретаршу. Илья Всеволодович бросил взгляд на стол и ухмыльнулся — пятисоток там уже не было.
— В карманники иди! — крикнул он вслед сыну. — Или в домушники! У тебя хорошо получается!
— Я обдумаю! — донеслось из приемной.
Глава десятая
Интимные проблемы отечественной тележурналистики
Встречаются два тролля. Один — худой, другой — толстый.
— Слышь, поделись, как тебе удается так хорошо питаться, — спрашивает худой.
— А я ловушку на человечков придумал, — хвастается толстый.
— Сложно сделать?
— Ерунда. Берешь скалу, вешаешь табличку: «Не влезай — убьет!» И ждешь.
— Чего?
— Как чего? Пока влезет!
— Я клиента нам добыла! — похвасталась Лейка, врываясь в офис. — Из Интернета. Классная тетка!
— И чё? — лениво поинтересовался Чара. — Наехал на нее кто?
— Не-а! Муж у нее любовницу завел.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
