– Ти-и-хо! – еще громче прокричал Данза. – Достаточно! Успокойтесь, господа офицеры! Где ваши честь и достоинство?!
– И у тебя хватает наглости говорить о чести и достоинстве, висельник?! – крикнул Коиннеах Да Рео. – Мы проливали за вас кровь, проклятые Dh’oine! За вас, за вашего императора, который принял от нас присягу на верность. Вот как вы отблагодарили? Выдаете нас палачам с Севера! Как преступников! Как предателей!
– Я сказал – довольно! – Данза опять ударил пятерней по перилам так, что прокатилось эхо. – Примите к сведению свершившийся факт, господа эльфы! Подписанные в Цинтре соглашения, являющиеся условием заключения мира, налагают на империю обязательство выдать нордлингам военных преступников…
– Преступников? – крикнул Риордаин. – Преступников? Ах ты гнусный, паршивый Dh’oine!
– Военных преступников, – повторил Данза, не обращая внимания на гул внизу. – Офицеров, в отношении которых доказана их причастность к террору, уничтожению гражданского населения, истязаниям и убийству военнопленных! Лишению жизни раненых в лазаретах…
– Вы сволочи! – рявкнул Ангус Бри-Кри. – Да, мы убивали, потому что шла война!
– Убивали по вашим же приказам!
– Cuach’te aep arse, bloede Dh’oine!
– Это дело решенное! – повторил Данза. – Ругань и крики ничего не изменят. Прошу по одному подходить к кордегардии и не сопротивляться, когда вас будут заковывать в железо.
– Надо было остаться, когда они бежали за Яругу, – скрежетнул зубами Риордаин. – Надо было остаться и продолжать биться в командах. А мы, дурни, глупцы, идиоты, держали верность солдатской присяге! Вот и додержались!
Исенгрим Фаоильтиарна, Железный Волк, славнейший, уже почти легендарный командир скоя’таэлей – Бе́лок, ныне имперский полковник, с каменным лицом сорвал с рукава и наплечников серебряные молнии бригады «Врихедд», швырнул их на плиты двора. Другие офицеры последовали его примеру. Глядевший на это с галереи Гамилькар Данза насупился.
– Глупая, несерьезная демонстрация, – сказал он. – Кроме того, на вашем месте я бы не стал так легкомысленно освобождаться от имперских знаков различия. Я считаю себя обязанным сообщить вам, господа, что при обсуждении условий мира вам как имперским офицерам гарантированы справедливые судебные разбирательства, легкие приговоры и скорая амнистия…
Столпившиеся внизу эльфы, словно сговорившись, залились громким, гудящим меж окружающих двор стен хохотом.
– Обращаю также ваше внимание, – спокойно добавил Гамилькар Данза, – на то, что мы выдаем нордлингам только вас. Тридцать двух офицеров. Не выдаем ни одного солдата, которыми вы командовали. Ни одного.
Смех внизу утих словно отсеченный ножом.
Ветер дунул в костер, взметнул веер искр, ударил в глаза дымом. С перевала снова долетел вой.
– Торговали всем, – прервал молчание эльф. – Все было выставлено на прилавки. Честь, верность, слово дворянина, присяга, простая порядочность… Все это просто-напросто был товар, имеющий ценность лишь до тех пор, пока на него существовал спрос и соответствующая конъюнктура. А когда спрос кончился, цена всему стала грош, и товар пошел на свалку. На выброс. На помойку.
– На свалку истории, – кивнул пилигрим. – Вы правы, господин эльф. Так это выглядело там и тогда – в Цинтре. У всего была своя цена. Все стоило ровно столько, сколько можно было получить в качестве эквивалента. Каждое утро начинались торги. И как на настоящей бирже, то и дело возникали неожиданные хоссы и бессы[120]. И как на настоящей бирже, трудно было отделаться от ощущения, что кто-то дергает за веревочки.
– Верно ли я слышу? – протяжно спросил Шилярд Фиц-Эстерлен, миной и тоном выказывая недоверие. – Не обманывает ли меня слух?
Беренгар Леуваарден, императорский посланник по особым поручениям, не потрудился ответить. Раскинувшись в кресле и покручивая фужер, он продолжал наслаждаться переливами вина.
Шилярд нахохлился, а затем натянул на лицо маску презрения и превосходства, говорящую: «Либо ты лжешь, сучий хвост, либо хочешь меня купить, испытать. В обоих случаях я тебя раскусил».
– Стало быть, мне следует понимать, – сказал он, задрав нос, – что после далеко идущих уступок по пограничным вопросам, относительно военнопленных и возврата добычи, а также касательно офицеров бригады «Врихедд» и команд скоя’таэлей император приказывает мне пойти на согласие и одобрить невероятные претензии нордлингов в смысле репатриации поселенцев?
– Вы прекрасно поняли, барон, – ответил Беренгар Леуваарден, характерно затягивая слоги. – Я искренне восхищен живостью вашего ума.
– Клянусь Великим Солнцем, господин Леуваарден, задумываетесь ли вы там, в столице, над последствиями ваших решений? Нордлинги уже сейчас шепчут, что наша империя – лишь колосс на глиняных ногах! Уже сейчас они вопят, что победили, побили, изгнали! Да понимает ли император, что пойти на дальнейшие уступки означает принять их наглые, явно завышенные и чуть ли не ультимативные требования?! Понимает ли император, что они воспримут это как проявление слабости, последствия чего в дальнейшем могут быть плачевными. Наконец, понимает ли император, какая судьба ждет тысячи наших поселенцев в Бругге и Лирии?
Беренгар Леуваарден перестал покачивать фужер и впился в Шилярда черными как угольки глазами.
– Я передал вам, господин барон, императорский приказ, – процедил он. – Когда вы, господин барон, выполните его и вернетесь в Нильфгаард, вы сможете лично спросить императора, почему он столь неразумен. Сможете высказать императору свое возмущение. Накричать на него. Обругать. Почему бы и нет? Но лично. Не используя в качестве посредника меня.
«Так-так, – подумал Шилярд. – Теперь понятно. Передо мной сидит новый Стефан Скеллен. И вести себя с ним надо так же, как со Скелленом. Но ведь ясно же, что он прибыл сюда не просто так. Приказ мог привезти обычный курьер».
– Ну что ж, – начал он на первый взгляд свободно и даже доверительно. – Горе побежденным! Но императорский приказ ясен и конкретен, а значит, и выполнен он будет точно так же. Кроме того, я постараюсь, чтобы все выглядело как результат переговоров, а не как полная капитуляция. В таких вещах я разбираюсь. Я дипломат уже тридцать лет. И в четвертом поколении. Моя семья – одна из знатнейших, богатейших… и наиболее влиятельных…
– Знаю-знаю, а как же, – слегка усмехнувшись, прервал Леуваарден. – Потому-то здесь и я.
Шилярд поклонился. И терпеливо ждал.
– Сложности во взаимопонимании, – начал посланник, покачивая фужер, – возникли потому, что вы, дорогой барон, изволили считать, будто победа и завоевание основываются на бессмысленном геноциде. На том, чтобы где-то там в пропитавшуюся кровью землю вбить древко знамени, объявив при этом: «До сих границ – мое. Я это завоевал!» Таковое мнение, увы, довольно широко распространено. Для меня же, как и для людей, меня уполномочивших, победа и завоевание основываются на диаметрально противоположном. Победа должна выглядеть так: побежденных следует заставить покупать блага, производимые победителями, более того, они должны делать это с желанием, ибо продукты, изготовляемые победителями, лучше качеством и дешевле. Валюта победителей крепче, чем валюта побежденных, и побежденные доверяют ей значительно больше, нежели собственной. Вы понимаете меня, господин барон Фиц-Эстерлен? Теперь вы начинаете понемногу отличать победителей от побежденных? Понимаете ли вы, кому действительно горе?
Представитель императора на переговорах наклоном головы подтвердил, что да, он понимает.
– Но чтобы победу закрепить и узаконить, – продолжил Леуваарден, растягивая слоги минуту спустя, – надобно заключить мир. Быстро и любой ценой. Не какое-то там перемирие или временная приостановка военных действий, а мир! Творческий компромисс, согласие, кое созидает и не вводит хозяйственных блокад, таможенных ограничений и протекционизма в торговле.
Шилярд и на этот раз кивком подтвердил, что да, он понимает, о чем идет речь.
– Мы неспроста подорвали их сельское хозяйство и промышленность, – продолжал спокойным, тягучим и бесцветным голосом Леуваарден. – Мы сделали это для того, чтобы из-за нехватки собственных товаров они вынуждены были покупать наши. Но через враждебные и закрытые границы наши купцы и наши товары не пройдут. И что тогда? Я скажу вам, дорогой барон. Возникнет кризис перепроизводства, поскольку наши мануфактуры работают на полном ходу, рассчитывая на экспорт. Крупные потери понесут совместные компании морской торговли, в которые вошли Новиград и Ковир. В этих компаниях, дорогой барон, вашей влиятельной семье принадлежит немалая доля. А семья, как вы, вероятно, знаете, есть основная ячейка общества. Знаете ли вы это, дорогой барон?
