Одной из причин, до которой Максимилиан не отваживался покидать свой кабинет чаще, чем он это делал, было ощущение того, что за ним постоянно кто-то наблюдает. И чем дальше он уходил от кабинета, тем отчетливее становилось это чувство. Скорее всего за ним шпионит Джо, хотя тот не давал Максу ни малейшего повода так думать. К тому же Джо не был интриганом.
Между двумя портьерами висела огромная картина. На нее падал косой луч лунного света. Поверхность холста казалась почти черной из-за толстого слоя пыли. Картина была вставлена в широкую, не менее восьми дюймов, покрытую искусной резьбой (листочки, ракушки, птички) позолоченную раму. Макс остановился, вглядываясь в потускневшие краски.
В одном углу холст слегка оторвался от подрамника. В этом месте виднелось какое-то пятно. Правда, трудно было разобрать, небрежный ли то мазок кисти художника, отсвет луны, либо дефект полотна.
Максимилиан посмотрел налево: там сиял хрустальный канделябр, переделанный в электрический; ламп на нем горело не более половины.
Наконец, глядя на холст, он откашлялся.
— Говорит агент ХМ-07-34. Выхожу на связь с инспектором, сектор 86, квадрат В. Отвечайте. Отвечайте. Говорит агент… гм… ХМ-07-34. Выхожу на связь с инспектором…
— Инспектор слушает. Докладывайте.
— Эксперимент проходит успешно, сэр. Реакции объекта на провокации параноидальных факторов удовлетворительны.
— Превосходно.
— Все стадии эксперимента идут точно по графику.
— Прекрасно.
— Психические реакции блокированы волей к жизни. Жду ваших указаний для перехода к завершающей фазе.
— Превосходно. Просто замечательно! Но скажите мне вот что, агент ХМ-07-34, как вам самим удается выдерживать все это? Каковы ваши собственные ощущения?
— По правде говоря, шеф, мне приходится не очень легко. Я понимаю, это, конечно, смешно, но я действительно начинаю в некотором роде любить объект… до известной степени.
— Боюсь, агент ХМ-07-34, мне знакомы подобные переживания. Подумать только, как они стараются, сколько прилагают усилий, воли… Нет, просто невозможно не чувствовать в некотором роде уважения к ним.
— Именно так, шеф, — Максимилиан засмеялся.
— Именно, именно так… — из холста раздался ответный смех, соединился с его собственным, поглотился им — и вот снова один только смех Максимилиана звучит в пустом зале. Все, лицедействовать больше нет сил.
Он огляделся в надежде обнаружить Джо. Но тот, ради которого он выделывал все эти фокусы, не появился.
Максимилиан отвернулся было от картины, но тут на какую-то долю секунды довольно большая площадь холста перестала отсвечивать, и в самом верху его он увидел маленькое окошко, а сквозь него — узенький каменный мостик, на котором, в тени замковой стены, высоко над черной гладью воды сцепились в схватке две маленькие фигурки; одна из них была совершенно голой.
Но Максимилиан успел уже сделать шаг, снова на холсте заиграли яркие блики, и разобрать что-либо было уже невозможно.
Нахмурившись, он сделал шаг в сторону, снова шагнул вперед, отступил назад, но так и не смог найти то место, откуда только что все это видел.
Потеряв наконец терпение, он повернулся и подошел к канделябру. Из-за голубых портьер, закрывающих открытый дверной проем, до его слуха донеслись какие-то звуки: похоже, там кто-то негромко разговаривал. Временами отчетливо слышался мужской и женский смех.
Максимилиан нахмурился еще больше.
С тех пор как в последний раз он был в этом зале, прошло не менее года. Однажды вечером, когда он одиноко бродил по этим коридорам и залам, ему пришла в голову одна нелепая мысль. Глупая мысль, несчастная мысль, он знал, что ничего хорошего из этого не выйдет, и все-таки не удержался и сотворил нечто вроде приема — с гостями, выпивкой, в общем, все, как полагается.
Покинул компанию он довольно рано, другими словами, попросту удрал обратно в кабинет, к своим книгам. И вот теперь он стоял здесь и мучительно вспоминал, уничтожил ли он все тогда перед уходом. А за портьерой продолжали о чем-то болтать. Он тупо смотрел на электрифицированный канделябр. Черный шнур удлинителя, который он сам протянул к другому канделябру в тот зал, где проходил прием, все так же, петляя и змеясь, бежал по ковру и пропадал за портьерами.
Озабоченность его росла. Прием носил официальный характер. А на Максе была все та же мешковатая вельветовая куртка. Вдруг — возможно, слишком вдруг — он отдернул драпировку и очутился на крохотном балкончике.
— Максимилиан! Вы только посмотрите, ну я же говорила, что он вернется! Стив, Берт, Ронни, — Макс вернулся!
— Ты как всегда вовремя, старина! На часах почти полтретьего.
— Давай, спускайся, сейчас мы с тобой выпьем. Хочешь мартини?
— О Карл, ну кто же так поздно пьет мартини? Налей Максу чего-нибудь покрепче!
Вцепившись в перильца балкона, Максимилиан молча смотрел вниз. Он открыл было рот, но язык прилип к гортани. Он мучился, ломая голову, что бы такое придумать, что бы такое сказать — что-нибудь этакое, остроумное.
— Макс! Ронни только что рассказал мне анекдот — обхохочешься! Давай, Ронни, выдай его Максу, ну тот самый, помнишь, ты сейчас рассказывал! Про этого, как его… ну ты знаешь, какой!
— Да-да, Грэси так смеялась, что потеряла туфлю. Грэси, ты нашла туфлю?
— Макс, ну иди же к нам, Макс! Ты ведь не думаешь снова удрать от нас, ведь верно?
— Ну конечно, никуда он не уйдет! Ведь он только что пришел, верно, Макс? А, Макс?..
В коридоре Максимилиан остановился. Ладони стали влажными. Он распрямил пальцы и сразу почувствовал, как они похолодели. Он попытался сосредоточиться, собрать всю свою волю и уничтожить все, что происходит там, за его спиной.
Слегка покачивались портьеры. За ними бормотали, булькали голоса. Засмеялась женщина. Снова голоса. Засмеялся мужчина.
Нет, совершенно нет никаких сил. Гнев, без которого невозможно вычеркнуть все это из бытия, угас. Он сглотнул, в горле раздался какой-то странный клекот.
Сунув руки в карманы куртки, он поспешил прочь.
Створки ворот заскрипели, царапая камень. Джо осторожно выглянул и посмотрел на мост. На той стороне рос мелкий кустарник; дальше шумели на ветру деревья. Вдруг гладкая поверхность воды мгновенно покрылась рябью — словно кто-то невидимый смял блестящую фольгу. Ужас раздробил его сознание на тысячи мельчайших осколков, и в каждом, словно в сложном глазу насекомого, каким-то немыслимым абсурдом отразился, мелькая и переливаясь, крохотный кусочек представшей перед ним реальности. Но мгновением позже вернулся обычный страх, с которым вполне можно было справиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
