...Замполит дивизии Илья Архипович Власенко, с которым вместе пришли в полк, спрашивает командира полка: "Ну как воюешь, Юра?" - "Хорошо". - "Ну ладно. Покрывай старый грех". - "Да что же грех, товарищ полковник? Грех уже покрыт". - "Как же так покрыт?" - "А так. Мне сообщили из второго батальона, что этот цыган туда вернулся". - "Не врешь?" - "Ей-богу". - "Ну и где же он? Где этот цыган? Ты его сам видел?" - "Нет, пока не видел. Верю докладу". "А ты на него все же своими глазами посмотри и еще раз мне доложи. Вот тогда и я поверю. Тогда и грех снимется, - говорит Власенко и, обращаясь ко мне, объясняет: - За все последнее время единственный в полку дезертир в его втором батальоне. Вот это и есть грех. А теперь уверяет, что и он вернулся. Может быть, и правда..."
...Командир полка Маковецкий ночью пошел на передовую показать, где нужно ставить дополнительные минные поля. Вдруг навстречу идет человек. "Стой! Кто идет?" Тот: "Хальт!" А сам руки вверх. Оказался фриц. Этого пленного, взятого командиром полка, вместо штаба повели прямо в санчасть, он был Раненый. Повел его туда, в санчасть, по своей инициативе адъютант командира полка. Вернулся на командный пункт без пленного. "Где пленный? спрашивает Маковецкий. - Голову сниму! Где он?" Лейтенант побежал обратно в санчасть. Там сидит очередь раненых, ждут перевязки, и между ними немец. Все так устали после боя, так мучаются со своими ранами, что никто Даже не замечает, что между ними сидит этот немец...
Вот и все записи, сделанные в блокнотах в те короткие июльские ночи в полках и батальонах дивизии Горишного.
С тех пор как я напечатал их в журнале, из всех солдат пока откликнулся только тот девятнадцатилетний дальневосточник, который рассказывал мне, как он сбил из своей бронебойки "юнкерс": "Константин Михайлович, прошу прощения, что пишу Вам это маленькое письмо, но вынужден. Пионеры и школьники разыскивают участников войны, и я попал в такое неловкое положение: ко мне приезжает делегация школьников расспрашивать о войне, я рассказал им о битве на Курской дуге, и вдруг один мальчик задает мне вопрос - а Вы Симонова видели? Я ответил - нет. Тогда подает мне журнал "Дружба народов" № 5, открывает стр. 53 и читает строки, написанные Вами обо мне, где я сбил немецкий самолет с ПТРа в районе Понырей. Я начал вспоминать, и мне пришла в голову мысль, что помнится, к нам в траншею зашел офицер с полевой сумкой и начал расспрашивать о боевом сражении дня. Дети спрашивают, как он был одет, какого роста и много других вопросов. Я рассказал, что Вы в то время были капитан или ст. лейтенант - не помню, с полевой сумкой офицера, среднего роста, смуглый.
Несколько слов о себе: войну закончил за Берлином в войсках Рокоссовского, трижды ранен и один раз контужен, имею два ордена Отечественной войны и многие медали. Демобилизовался в 1947 году, вернулся в родное село Приморского края, работаю в сельском хозяйстве, семья уже выросла, и мы остались вдвоем со своей супругой, здоровье нормальное, в декабре 74-го года отметил свое пятидесятилетие со дня рождения. Многое пришлось вспомнить. Между прочим, я на другой день подбил танк и самоходную мину, ее тогда впервые немец применил в районе Понырей. Мой второй помер Семеньков Владимир Сергеевич тоже остался жив, мы с ним ведем переписку.
С уважением к Вам Модженок Федор Андреевич, житель Дальнего Востока, Приморского края, Шкотовского р-на, с. Петровка".
Я был рад получить это письмо. Записи в блокнотах велись тогда по ночам, наспех, и можно сказать - на ощупь. И, разбирая потом свои закорючки, я часто думал, что люди могут не найтись не только потому, что погибли, но и потому, что я неточно записал или неточно потом прочел свои тогдашние записи имен и фамилий.
Оказывается, в данном случае я спутал в фамилии солдата его одну букву: записал на слух - Моджонок вместо Модженок.
А он понизил меня из подполковников в капитаны. Не мудрено и то и другое - траншея, ночь и всего несколько минут мимолетного разговора...
Записи, сделанные тогда в полках, главным образом, как я уже говорил, по ночам, перемежаются с записями, сделаными на наблюдательном пункте командира дивизии, днем.
..."Как у тебя, Маковецкий?" - "Ничего, хорошо". - "Первое слово отбросим. Остается "хорошо". А теперь доказывай: что же именно у тебя хорошо? И сколько вы пехоты положили?" - "До двух рот". - "Мало. Я требую от тебя, чтобы вся их пехота, которая зашла в балку, из нее не вышла. Ни вперед, ни назад. Подготовь минометный огонь всех средств по обратному выходу из балки и жди, когда они покажутся, когда пойдут назад".
Но пехота немцев из оврага пока не выходит, ждет. Там же, в овраге, укрылось и около тридцати танков. Доносят, что в 12.30 авиация зажгла пять из них.
С авиационного наблюдательного пункта доносят, что наша авиация пошла тремя группами: одна бьет по пехоте, вторая по танкам, третья пошла вглубь.
Адъютант объясняет кому-то по телефону: "Это говорит сынок хозяина".
Начальник оперативного отделения вернулся из полка Маковецкого. "Ну как там Маковецкий?" - спрашивает Горишный. "Как всегда, невозмутим".
"Хвалю 86-й гвардейский минометный, - с удовольствием говорит Горишный. - В воздухе над ним висит шестьдесят самолетов, а они выезжают на открытую огневую и лупят. Будь любезен! Храбрецы!"
Видно, как бьют тяжелые эрэсы. "Вот это я понимаю, подарочки пошли, говорит Горишный, - красивая песня!"
Горишный берет бинокль и рассматривает что-то впереди.
Потом передает мне. "Видите вон ту высоту перед нами? Пока вы у танкистов были, он туда до черта самолетов бросил. Сейчас высота ни наша, ни их. Да и что там от высоты осталось? Ни травы, ничего".
Доносят, что на левом фланге немцы сосредоточиваются для танковой атаки. "Говорят, что хороший кусок хлеба идет - целых сто танков. Ну, видимо, приврали наблюдатели, значит, считай, семьдесят..." После этого он передает несколько команд артиллеристам. "Сейчас, когда они пойдут, я сотворю там немцам одну петрушку".
Майор Слуцкий с левого фланга через два часа после начала немецкой танковой атаки доносит, что она отбита. "Да, - удовлетворенно говорит Горишный. - Сегодня имеет место хорошее взаимодействие пехоты, танков и авиации. А почему? А потому что вчера весь вечер заранее производили пристрелку рубежей. Что меня радует сегодня - отсутствие обоюдных жалоб родов войск".
В самый разгар событий Власенко звонит по телефону в тыл дивизии и требует от кого-то: "Организуйте хлорирование воды".
Начинают подводиться итоги сегодняшнего дня. Уничтожено 63 танка и до полка немецкой пехоты.
"Прокурор, а прокурор, - поддразнивает Горишный появившегося на НП прокурора дивизии. - Я вчера вечером видел, как ты шел, и сразу почувствовал: ты вчера свои сто граммов выпил. И обрадовался". - "Почему обрадовались?" - "А потому обрадовался, что раз уж прокурор свои сто граммов выпил, значит, у нас, безусловно, все по закону, значит, у него все до последнего бойцы по всей дивизии свои положенные сто граммов выпили. Так это или не так? - Горишный обращается к появившемуся под вечер на НП заму по тылу: - Проверь по полкам, как с харчами и с водкой. Имей в виду, пока от тебя не узнаю, хотя бы глядя на ночь, что бойцы водку выпили и горячим закусили, свой чемодан не расстегну. А выпить сто граммов сегодня что-то самому охота". Напряжение к вечеру спадает. День заканчивается шутками, в которых сразу все - и удовлетворение, и усталость...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
