Другие детали приводит Валерий Янклович: «Тем временем наступает весна. Дело об автомобильной аварии не закрыто, а только по нему Высоцкого могут осудить на срок до трех лет. Ижевское дело тоже не закрывается, и уже окончательно назначена дата суда — требуют присутствия Высоцкого. <…> Суд в Ижевске заканчивается. Мне выносят честное определение, а Высоцкий должен выплатить две с половиной тысячи рублей, якобы незаконно полученных»143'1.
В то время, как свидетельствует администратор Виктор Шиманский, «шла Олимпиада. 1980 год. Уже был дан приказ МВД немедленно прикрыть команду [администраторов], которая помогала всем артистам работать с таким количеством концертов»1^5.
И делалось это под предлогом разоблачения финансовых махинацией. Вот как видит данную ситуацию из настоящего времени замначальника ОБХСС МВД УАССР Аркадий Орлов, в 1975 году уволенный на пенсию по болезни в звании подполковника милиции: «Летом 1979 года в результате реализации оперативных материалов была разоблачена группа расхитителей денежных средств в особо крупных размерах из числа ответственных работников Москонцерта, Удмуртской филармонии, дворцов спорта Глазова и Ижевска.
Хищения совершались путем составления фиктивных актов на уничтожение якобы нереализованных билетов на концерты В. Высоцкого, Г. Хазанова и В. Толкуновой. Особый оперативный интерес представляли гражданин Шиманский, житель Москвы, и Кондаков — организаторы гастрольных бригад.
В результате умело проведенных мероприятий по реализации оперативной информации была предотвращена попытка организации передачи радиостанцией “Голос Америки” о якобы необоснованных гонениях звезд эстрады в СССР, а преступники получили заслуженное наказание»1436.
Очень напоминает письма Андропова в ЦК КПСС, не правда ли?
Итак, рвение следователей объяснялось еще и Олимпийскими играми: каждый оперативник хотел выслужиться перед начальством. А кроме того — громкое имя: Высоцкий! Многие следователи мечтали «прищучить» его, показать, «кто в доме хозяин», а то, дескать, воображает себя недосягаемой «звездой», которой всё позволено… Такая психологическая подоплека присутствовала в действиях многих гэбэшных и эмвэдэшных чинов. Как говорит Георгий Юнгвальд-Хилькевич: «Вообще за Володей ОБХСС [Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности] все время ходил по пятам, чтобы поймать, как ему деньги за концерт передают. Его хотели посадить, все равно за что. Больше всего за то, что он — Высоцкий»1437.
Поэтому, расправляясь с организаторами концертов Высоцкого, власти постепенно подбирались к нему самому. Их цель была — создать вокруг опального барда выжженное пространство1438, чтобы потом взять его голыми руками. Причем началось это всё в конце 4960-х — именно такую цель преследовала, в частности, газетная кампания 4968 года. И уже 9 июня следующего года в своем письме (предположительно, в Министерство культуры СССР) Высоцкий констатировал: «Вокруг меня образовался вакуум…»14з9. Тогда же появилась песня «Человек за бортом», поскольку таким человеком ощущал себя сам поэт: «Меня все поют, а песни мои не легализованы, я официально не признан, как бы оказался за бортом общества», — говорил он в марте 4970 года бывшему генсеку Никите Хрущеву1440.
А летом 4980 года власти уже окончательно решили расправиться с ним — формально за «левые» концерты: «В конце 70-х я работала в Закарпатской филармонии в вокально-инструментальном ансамбле “Музыки” (по-русски — “Музыканты”), которым руководил мой покойный муж Владимир Белоусов, — рассказывает певица Татьяна Анциферова. — В период с 4978 по 4979 год у нас было много совместных концертов с Высоцким: в первом отделении выступали мы, во втором — Владимир Семенович. <…> А летом 4979 года на организаторов концертов Высоцкого было заведено уголовное дело о финансовых нарушениях, и начались первые посадки. В частности, арестовали администратора Василия Васильевича Кондакова, которого хорошо знал мой муж. Об этом нам сообщил следователь, который допрашивал нас на гастролях в Ялте. <…> Нас тоже неоднократно вызывали на допросы. В основном, спрашивали — наши подписи на тех или иных документах или не наши? Мы же расписывались в ведомостях за полученные деньги. А в деле фигурировали еще какие-то поддельные ведомости. Видимо, кто-то наши подписи рисовал. Нам их показывали. Но в некоторых случаях даже я сама не могла понять — я это расписывалась или не я. На этих поддельных ведомостях мы никак не нагревали руки. Денег лишних не получали. Тем не менее, участников нашего ансамбля запугивали, что и нас посадят в тюрьму. Обвиняли нас в том, что своими показаниями мы намеренно покрываем Высоцкого и затягиваем следствие. Эти обвинения отчасти были справедливыми. <.. > И так все тянулось с 1979 по 1980 год. Естественно, у следственных органов это вызывало недовольство. Им очень хотелось посадить Высоцкого. У них руки просто горели.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Помню, в конце июня 1980 года мы были на гастролях в Молдавии. Мой муж тогда, по каким-то причинам, с нами не ездил, и я оставалась в ансамбле за старшего. Приехал следователь и вкрадчивым голосом мне сказал: “Ну что, Татьяна Владимировна, будем говорить правду? Мы уже подошли вплотную к Владимиру Семеновичу. Теперь ему не отвертеться. В июле он тоже загремит в тюрьму. А потом и за вас возьмемся”. — “Неужели вам не жалко Высоцкого?” — удивилась я. “По-человечески мне его жалко, — признался следователь. — Но он же подрывает советскую экономику”. <.. > Но, когда Высоцкий умер, я совершенно не удивилась. <.. >. Все стали охать и ахать. А я сказала: “Может быть, так лучше”. Потому что над ним уже реально нависла угроза ареста»1441.
Похожую историю рассказал религиозный деятель Борис Перчаткин — в своих воспоминаниях о допросе в Лефортово, который вел начальник следственного отдела, полковник КГБ Анатолий Истомин: «Он включил магнитофон с записями Высоцкого.
— Знаком с Высоцким?
— Нет.
— Так он же из вашей кампании, вы все одной веревочкой повязаны, идеи вас одни объединяют. Кстати, я его допрашивал. От лагеря его смерть спасла.
— А может, вы ему помогли, чтобы он в лагерь не попал?
— Ну, с твоей стороны, это логично»12142.
Сожаление полковника КГБ Истомина «От лагеря его смерть спасла» напоминает реплику следователя Владимира Ралдугина из воспоминаний барда Александра Новикова, арестованного 5 октября 1984 года: «Полковник-кагэбэшник толково объяснил мне на допросе: “Мы Высоцкого упустили, но тебя не упустим, второй такой ошибки не сделаем”»1443.
Поэтому и волки «смирились, решив: все равно не уйдем!» («Конец охоты на волков»), и сам поэт понимал, что «погибель пришла, а бежать — не суметь!» («Погоня»). Причем если волки говорят про себя: «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем», — то и в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» лирический герой тоже «вымок кровью»: «Гусь истек и иссяк — / Тот, который сбивал весь косяк».
Сравним также строки «Хоть он первый, хоть двадцать второй — / Попадет под стволы» с «Маршем футбольной команды “Медведей”»: «В тиски медвежие / К нам попадет любой». Об этой же всеобщей обреченности идет речь в следующем стихотворении 1979 года: «А мы живем в мертвящей пустоте <.. > И те. кто первые, и люди, что в хвосте». Попасть в тиски или под стволы — это все равно, что оказаться в мертвящей пустоте, поскольку итог будет один — смерть.
В данном контексте необходимо сопоставить стихотворение «В стае диких гусей был второй…» с «Побегом на рывок» (1977).
Если в стихотворении «второй», то есть alter ego автора, «всегда вырывался вперед», то и в песне он предпринял со своим напарником побег на рывок.
В обоих случаях герои подвергаются уничтожению из ружей: «.Лихо бьет трехлинейка» = «Мечут дробью стволы, как икрой»; «Но поздно: зачеркнули его пули» = «Так всё время — под пули от вьюг» /5; 582/. Тех же, кто был убит, доедают собаки, [1628] [1629] являющиеся помощниками власти (стрелков): «Псы покропили землю языками / И разбрелись, слизав его мозги» = «Там, внизу, всех нас — первых, вторых — / Злые псы подбирали в реке» (здесь псы названы злыми, а в «Побеге на рывок» — бесноватыми).
