Обедали в столовой. Стол там был несуразно большой, рассчитанный даже в сдвинутом состоянии на двенадцать персон, а в разобранном – на все двадцать четыре. Два года назад Алексей Иванович с супругой приглашен был в Англию, как пишут в протоколах Союза писателей – «для творческих встреч и выступлений», так Настасья Петровна чуть ли не всю валюту бухнула на покупку суперскатертей для дачного великана; дюжина скатертей, все разного цвета, из каждой можно легко сварганить палатку для пехотного взвода.
Алексей Иванович и Настасья Петровна по заведенному ею великосветскому ритуалу сидели по разные стороны стола, что Алексея Ивановича безмерно раздражало: не говорить приходилось, а орать друг другу. Впрочем, и тут Алексей Иванович придумал иезуитский ход: использовал Таню в качестве толмача.
Тане это нравилось.
Вот и сейчас, вкушая протертый овощной супец серебряной ложкой из розовой тарелки кузнецовского дорогого фарфора, Алексей Иванович попросил:
– Танюша, не откажи в любезности, узнай у Настасьи Петровны, понравилось ли ей мое выступление.
Произнес он это шепотом – так, чтобы Настасья уж точно не услыхала.
Невозмутимая Танюша, безжалостно гремя половником в хрупкой кузнецовской супнице, поинтересовалась на всякий случай:
– Слышь, Настасья, что муж спрашивает?
– Не слышу, – холодно ответила Настасья Петровна.
Она сидела подчеркнуто прямо, твердой рукой несла ложку от тарелки ко рту, не расплескивая ни капли в отличие от Алексея Ивановича, который прямо-таки нырял в суп, не ел, а хлебал варево, вел себя не «комильфо», по разумению Настасьи Петровны.
– Твоим мнением интересуется, – растолковала Таня. – Как, мол, выступил, и все такое.
– Говорил ты хорошо, – Настасья обладала громким и ясным голосом, переводчики ей не требовались, – но я же просила тебя назвать имена молодых…
– Дочери Павла Егоровича? – не без ехидства спросил.
– Пашкиной дочери? – перевела Таня. Павла Егоровича она знала, бывал он на даче, уважения у Тани не вызывал.
– Не только, не язви. Хотя Павлу Егоровичу это было бы приятно, а от него многое зависит.
– Что от него зависит? – повысил голос Алексей Иванович так, что Таня не понадобилась.
– Многое. Не в том дело. Разговор о молодых нужен был прежде всего тебе самому… Ладно, не стал, и бог с ними. Но ты знаешь, меня возмутила эта толстая дура.
– Да ну? – удивился Алексей Иванович, отодвинул пустую тарелку. – Татьяна, второе хочу! – И к жене: – И чем же, поделись?
– Ты обратил внимание, что она вякнула в конце?
– А что она вякнула? – Таня ушла в кухню за вторым блюдом, поэтому опять пришлось говорить громко.
– Она заявила, что твой роман – заметное явление в советской литературе.
– Разве не так? По-моему, его заметили, и еще как!
– Дело не в сути, а в форме. В штампе, как ты выражаешься. «Заметное явление» – штамп для середняков. О твоем романе следовало сказать – «выдающееся явление».
– Ты находишь? – заинтересовался Алексей Иванович опять-таки полушепотом, потому что в комнату вошла Таня с блюдом узбекского плова, лечебной пищи, весьма полезной для любого желудка, бухнула его посреди стола на место супницы и сразу включилась в беседу:
– Чегой-то ты, по-мойму, находишь, Настасья.
– Нахожу. В «Литературке», кстати, так и написали, если помнишь: выдающееся. И на пленуме по критике так говорили. Истомин, кажется. А она.
– «заметное»… Или она сама, по дурости, или ее накачали сверху.
– Настасьюшка, родная, ну кто ее качал? Сказала и сказала, какая разница.
– Без разницы все, – растолковала Таня кратко, потому что прекрасно видела, что все ее толмачевство – тоже игра, что Настасья Петровна обладает хорошим слухом, а плов хозяева уже доели, Алексей Иванович вон всю тарелку выскреб, надо посуду собирать и о третьем позаботиться.
– Большая разница. Ты не хуже меня знаешь, какое значение имеет эпитет. Зачем давать лишний повод недоброжелателям? Заметных много, а выдающихся – раз, два и обчелся.
– Я – раз?
– Он у нас первый, – сменила вопрос на утверждение Таня, внесла в спор свое веское мнение и удалилась в кухню с грязной посудой.
– Да, первый, – яростно подтвердила Настасья Петровна, а Алексей Иванович заорал Тане вслед:
– Татьяна, я компота не хочу, буду чай! И не сироткины писи, а покрепче завари. И пирога дай.
– Пирога тебе нельзя, – мгновенно отреагировала Настасья Петровна.
– Можно. Раз я первый, мне все можно.
– Тогда позволь мне вмешаться, – Настасья опять переключилась на литературную тему, поняв, что пирог у мужа она не отспорит. – Я позвоню Давиду и попрошу, чтобы этот кусок в передаче переозвучили. Он поймет.
– Он-то поймет, – сказал Алексей Иванович, поднимаясь, стряхивая с черного своего одеяния хлебные крошки и мелкие рисинки из плова, – а я нет. И звонить ты никуда не будешь. Я не хочу, чтоб надо мной смеялись.
– Кто над тобой будет смеяться?!
– Телеоператор.
– Какой телеоператор?
– Бородатый.
– Ты с ума сошел!
– Вовсе нет. Пусть все будет, как будет.
– Все будет, как будет, – сообщила Таня, вкатывая в столовую сервировочный столик на колесах, на котором стояли кофейник, молочник и крохотная чашечка – для Настасьи Петровны, заварной чайник и стакан в серебряном подстаканнике – для Алексея Ивановича, а также тарелка с ломтями пирога – для обоих.
– Таня, мне чай – наверх. Я устал и прошу меня не беспокоить: Ни по какому поводу. Настасья, поняла? Не бес-по-ко-ить! – поднял вверх указательный перст. – Мне надоели голубые глаза со слезами умиления.
– Что ты имеешь в виду? – растерянно спросила Настасья Петровна.
За долгие годы она отлично изучила характер мужа, все его нечастые взбрыки, все его срывы спокойного обычно настроения, и знала, что в таком случае лучше не настаивать на своем, лучше отступить – на время, на время, потом она свое все равно возьмет.
– Я старый, – сообщил Алексей Иванович новость, – и ты старая, хотя и хорохоришься. Мне надоела суета, я хочу покоя и тишины.
Он почти орал, сотрясал криком стены, но Таня все же сочла нужным ввернуть:
– Покоя сердце просит.
Алексей Иванович на Танину эрудицию реагировать не стал, счел разговор законченным, пошел прочь. И уже в коридоре-услыхал, как Таня выговаривает Настасье Петровне:
– Ты, Настасья, прям как танк, прешь и прешь напролом. Не видишь, мужика бородач расстроил. Который с аппаратом.
– Чем расстроил? – спросила Настасья Петровна, в голосе ее слышалось безмерное изумление. – Он же молчал все время…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
